Миндаль цветет
Шрифт:
Какая бездна наслаждения для такого исследователя, как он, пробудить в ней спящее чувство, придать страсть этому голосу.
Он затаил дыхание: уже давно вел он скучную жизнь, давно не имел он любовной интриги, и вдруг встретить ее здесь, в Гарстпойнте!
Он затянулся, и папироса его снова закурилась.
Если даже ничего не случится, присутствие Доры совсем изменит его пребывание здесь. Позабавиться с ней, во всяком случае, гораздо приятнее, чем быть предоставленным милому гостеприимству Тони. О, что это за грубое, несносное существо!
Он
Тем не менее он проспал. Сбежав вниз, он наскоро, обжигаясь, выпил чашку чаю и успел догнать Дору только уже на поле около дома.
Он весело окликнул ее. Солнце только что взошло; он чувствовал себя в ударе и сознавал, что выглядит хорошо. Он направил лошадь к Доре, которая ехала рядом с Тони, и, когда он встретился с ней взглядом, на губах у него заиграла улыбка.
Сколько было в ее взгляде стыдливости, восхищения, счастья!
Теплый сильный ветер гнал опавшие листья; небо, покрытое сизыми облаками, низко нависло над головой. Раскинувшийся перед ними ландшафт казался точно выгравированным. Лишенные листьев деревья, покачивавшиеся под напором ветра, выделялись на фоне неба кружевом обнаженных ветвей.
О, как хорошо, как божественно хорошо жить, ехать верхом и чувствовать себя такой счастливой, напевало Доре ее сердце.
Все ее молодое существо, полное радости жизни, звучало в унисон с ясным, светлым днем.
Минувший вечер казался далеким.
Глаза Тони, который ехал рядом с Дорой, случайно остановились на ее раскрасневшемся лице, и его лицо тоже сразу преобразилось и приняло более мягкое выражение.
На Доре сосредоточилась вся его упрямая гордость, которую он скрывал и которая от этого была еще сильнее.
Рекс значил для него очень мало; он постоянно хворал, а когда бывал здоров, упорно молчал и вообще был очень замкнут. Помимо того, старая рана, причиной которой было рождение сына, не зажила и никогда не могла зажить. Но Дора…
– Какова! – хрипловатым голосом бросил он проезжавшему Пемброку, смотря своими воспаленными глазами на Дору.
Пемброк, который разделял его восхищение Дорой, но любил вместе с тем и Рекса, кивнул головой в знак согласия и шутливо сказал:
– Победительница, Тони, что и говорить; руки по швам!
На поле показался Пан, который ехал, направляясь к ним. Оба мужчины смотрели на него; Тони нахмурился.
Пан подъехал к Доре, и они помчались рядом, во главе кавалькады.
Пемброк повернул лошадь и поехал в сторону.
ГЛАВА X
Немногие имеют дар отступать, не достигнув того, чего желают; еще более немногим дана способность остановиться вовремя и зафиксировать положение, так как для этого нужна известная ловкость, а ловкость редко бывает соединена с бескорыстием; утонченная любовь почти всегда требует жертвы.
Пан играл с Дорой, как ветер с огнем. Ему нравилась эта игра; он был сам увлечен, но не имел ни малейшего желания претворить это увлечение в действие.
Дора нервничала, волновалась, переходила от одного настроения к другому в зависимости от того, дарил ли ее Пан своим вниманием или, наоборот, не замечал ее. Она все чего-то ждала и не могла разобраться в своих чувствах.
Она ни с кем не могла бы поделиться своими переживаниями. Но никто из домашних не присматривался к ней, Рекс был болен, и Джи почти все время была с ним. Тони и Пемброк были поглощены спортом и не имели времени для наблюдений.
Часто Пан подолгу пропадал в городе, и Дора узнала, как медленно может тянуться время.
Она еще не сознавала, что любит. До этого времени любовь занимала слишком мало места в ее жизни, чтобы она могла отнестись к ней сознательно. Но всякий раз, как автомобиль уезжал встречать шестичасовой поезд, она с напряжением ждала его возвращения. Иногда Пан, предупредив о своем приезде, не приезжал в указанный день, и тогда она, прождав напрасно внизу, поднималась в свою комнату и сидела там до сумерек, пока не приходила Эмилия помочь ей одеться к обеду.
Она не могла бы сказать, что она была несчастна; само ожидание было сладко, в нем как бы таилось смутное обещание.
Пан из города несколько раз писал ей, и, когда он бывал там, она совсем другими глазами встречала почтальона. Прежде это был просто бывший кузнец Джон Томас, а теперь он являлся или посланником небес, или бессердечным стариком, который мог бы совсем не родиться.
Пан приехал в автомобиле к Рождеству, в сочельник, нагруженный подарками для всех. Рексу он привез книги, а Доре маленькие часы на руку, украшенные бриллиантами, с изумрудной застежкой.
Он вошел в зал, жалуясь на холод, и заявил, что замерз, но вид у него был бодрый.
Он подсел к Доре и спросил ее так тихо, что только она одна могла слышать:
– Вы рады меня видеть?
Внезапная стыдливость помешала ей сразу ответить.
– Разве вы не рады? – слегка поддразнил он ее. – Жестокая! А я всю дорогу только и думал о встрече с вами. Я не замечал холода: мысль о вас согревала меня, как огонь.
Он протянул руки к настоящему огню и стал греть их; пламя сквозило сквозь его тонкие пальцы. У Доры явилось безумное желание тоже протянуть свои руки и соединить их с тонкими красивыми пальцами. Она украдкой взглянула на Пана и стыдливо сказала:
– Я очень рада, что вы приехали к Рождеству. Пан засмеялся. В его смехе всегда было что-то обидное, всегда слышались насмешка и недоверие.
– Я очень польщен, – небрежно сказал он. Вся радость, все счастье Доры мгновенно погасли от этого смеха, обратившись в кучу пепла. Желая сохранить свое достоинство, она встала, сославшись на какие-то хозяйственные дела, но не успела она сделать шагу, как почувствовала, что вся дрожит. Рука Пана скользнула по ее руке, и она почувствовала, как его пальцы сжимают ей руку.