Минерва
Шрифт:
— Он прав, этот мальчик, я вбиваю ему в голову, что у него есть талант. Я хочу сделать его своим другом, потому что герцогиня любит его. Поэтому я обнимаю его и показываюсь ей вместе с ним. Нечто от ее благоволения падает и на меня. И ведь он только мальчик. Он домогается… для меня.
— Нино, теперь рисовать! Рисовать теперь! — крикнул он, подхватив мальчика и кружась с ним по комнате.
«Ба! — подумал он. — Он не имеет понятия обо всем этом. Это глупости»…
И он сейчас же забыл об этом.
Нино разложил на столе
«Нет, нет! — крикнул он себе. — Я буду любить тебя до самой смерти. Но этого человека я ненавижу вместе с его театральным атласным камзолом».
Якобус заглянул ему через плечо.
— Да ты делаешь успехи! Герцогиня, посмотрите-ка… дело начинает идти на лад. Теперь уже нечего сомневаться, что-нибудь из него да выйдет!
Он болтал от радости. Успехи его ученика веселили его, как неожиданное оправдание.
— Что же ей еще нужно, Нино, этой герцогине! Мало того, что я сам в угоду ей стал большим художником, — каждый делает, что может… Но теперь я сделаю художника и из тебя, чтобы впоследствии, когда мои руки начнут дрожать, был кто-нибудь, кто следил бы за ее красотой и прославлял ее. Правда, я верный слуга, Нино? Как ты думаешь, она выплатит мне когда-нибудь мой долг, наша герцогиня?
Мальчик поднял глаза.
— Этого я не знаю, это ваше дело, — дерзко сказал он. Он думал:
«Когда дядя Сан-Бакко ненавидит кого-нибудь, он дает ему заметить это. Дольше так не может идти».
— Я хотел вам сказать, что с меня довольно рисовать. Я не делаю никаких успехов, вы только так говорите. Я никогда больше не приду. Я вообще не хочу быть художником.
— Что такое? Я ничего не слышал. Значит, ты ничего не сказал.
— Нино, — сказала герцогиня, — а ты думаешь о том, что твоя мать лежит дома, что она больна и не должна ничего знать об этом? О том, что ты хочешь отказаться от искусства?
Она просила; он слышал это. Он слышал также, что она прибегла к имени его матери, чтобы просить для себя самой.
— Ах, вы, с вашим искусством! — произнес он медленно, страдальчески и упрямо, не поднимая глаз от земли.
— Ты хотел бы лучше воевать, я знаю, — совершать великие подвиги и переживать необыкновенные вещи. Но пойми, что все это дает искусство, что теперь все это дает почти только искусство. Посмотри, даже одеяние великих времен, — кто носит его теперь. Художники.
Мальчик бегло, не поднимая головы, оглядел своего врага. «Я невероятно невоспитан», — подумал он, — «но это должно быть», — и он презрительно фыркнул.
— Я тебе не нравлюсь? — спросил Якобус.
— Тогда, — прибавила герцогиня, — у художников была причина бояться друг друга. Они носили за работой мечи.
— А очки? — спросил Нино. — Вот видите, одно не подходит к другому.
Якобус покраснел и отошел в сторону.
— Пойдем, моя Линда, уйдем потихоньку. Нам стыдно.
— И ему, в самом деле, стыдно! — воскликнула герцогиня, смеясь. Она была благодарна обоим за эту откровенную перебранку. Она отогнула обеими руками голову мальчика назад, так что он должен был посмотреть ей в глаза.
— Посмотри-ка, ведь он тоже мальчишка — как ты. Поэтому ты можешь обидеть его тем, что он носит очки. Что вы за мальчуганы!
Мальчик повернулся к художнику и сказал громко и дрожа.
— Простите меня, пожалуйста! — Тебя, Иолла, я обидел еще гораздо, гораздо больше. Ах, ты даже не можешь знать, как.
Он вдруг почувствовал себя размягченным, неспособным заставить страдать человека и счастливым своей слабостью. Рука его возлюбленной еще лежала на ею лбу, он совершенно не чувствовал ее, так легка была она. В своем смятении он готов был думать, что там сидит белая, волшебная голубка.
— Иолла! — прошептал он, закрывая глаза.
— Значит, опять друзья? — спросил Якобус, протягивая Нино руку.
— Да, — ответил мальчик тихо и покорно.
Якобус обхватил рукой его шею и запрыгал с ним по комнате.
— Рисовать нам уже не придется. Уже темно.
Он поймал Нино и заставил его прыгать, как собачонку. С ним и игрушечным паяцом он разыграл перед герцогиней целую комедию. Нино проявил большую ловкость; он думал: «Она молчит? Она думает, что я недоволен?» Он громко и сердечно рассмеялся ей в лицо, и она ответила тем же.
Якобус, наконец, остановился, упираясь рукой в бедро и грациозно изогнув ногу; кудри его растрепались. Он глубоко перевел дыхание. Он чувствовал себя молодым; он чувствовал: «Отроческие прелести стройного Нино будет все засчитаны в мою пользу. Герцогиня видит только меня».
— Нино! — воскликнул он, обезумев от торжества. — Герцогиня теперь настроена милостиво, я вижу это. Поди к ней и попроси ее, чтобы она выплатила мне мой долг! Пойдешь?
— Что за ребяческое упорство! — пробормотала герцогиня.
«Еще и это», — сказал про себя мальчик. Он опять на секунду закрыл глаза. Бледный, в упоении самопожертвования, подошел он к ней. Он взял ее руку; его губы, его дыхание, его ресницы ласкали ее.
— Отдай господину Якобусу его долг! — твердо сказал он.
— Этого ты не должен был говорить.
Она обернулась и увидела у двери Клелию Мортейль.
— И вы здесь? — воскликнул Якобус. — Это чудесно. Мы как раз играем. Будем веселы!
— Я очень рада. Продолжайте свою игру, — медленно и беззвучно ответила Клелия. Она села спиной к окну. Все вдруг замолчали. Сумерки сгущались. Якобус принужденно сказал: