Минута на убийство. Решающая улика
Шрифт:
— Мастерское представление, говорите? Лучше скажите — фарисейское, лицемерное! — проворчал Блаунт.
— Да. Знаю. Мне как–то трудно освободиться от прежней привязанности к Джимми. И он так потрясающе боролся. Я знал, что он виновен, и все равно мне приходилось делать усилие над собой, чтобы не дать усыпить свою бдительность и не поверить, что он невиновен… Но как бы то ни было, главным в том, что говорил Джимми, был такой момент: он–де тем же вечером возвратился в квартиру Ниты и подслушал у дверей, как Чарльз ей угрожал: если она не уйдет от Джимми и не вернется к нему, то он с ней разделается. Он рисовал Чарльза ревнивцем, умеющим это скрывать.
— Но ведь он не мог…
— Нет конечно. Он не мог вернуться в ее квартиру. Все это — наглая, но неубедительная ложь.
— Собака… — начал Блаунт.
— Совершенно верно. Собака ведь лаяла всякий раз, когда кто–нибудь входил в дом, и дворничиха была совершенно уверена, что собака в ту ночь лаяла четырежды: когда пришел и ушел Джимми, потом — Чарльз. Здесь Джимми промахнулся: я убедился, что он лжет.
— Но как он объяснил, что
— Весьма остроумно. Он согласился, что Чарльз не мог спрятать капсулу до того, как умерла Нита: на это имелись доказательства. Тогда он стал утверждать, что Чарльз забрал ее во время суматохи после смерти Ниты. Конечно, он постарался не задерживаться на этом обстоятельстве, а тем более на вопросе, откуда Чарльз взял эту капсулу накануне убийства, да еще без помощи Алисы. Во всяком случае, ему нужно было создать впечатление, что капсула, так сказать, существует, потому что Чарльз должен был с ее помощью «покончить с собой». И он неопределенно высказался в том смысле, что Чарльз, вероятно, мог достать яд в другом месте, и обвинил Чарльза в том, что тот взял у него капсулу с ядом после убийства, чтобы подозрение пало на Джимми. Он даже сказал, что Чарльз его спрашивал, где он хранит свою капсулу. Думаю, это была вторая ложь. Во всяком случае, Чарльз сразу же возмутился и заявил, что это неправда. Но Джимми не смущало, что какие–то детали его обвинения носят несколько неопределенный характер, поскольку, во–первых, у них все же была видимость правдоподобия, а во–вторых, «самоубийство» Чарльза должно было их подтвердить. По той же причине Джимми мог позволить себе признаться, что он воспользовался бы случаем порвать с Нитой, если бы Чарльз стал настаивать на своих правах жениха. Это признание было сделано на удивление вовремя. Но он все время понимал, как опасно для него скрывать свой мотив убийства Ниты.
Найджел перевел дух и автоматически потянулся к бокалу с виски, но тут же поставил его на стол. — После этого Джимми решил, что пора кончать с Чарльзом. Тот, конечно, знал, что задумал Джимми, и хладнокровно подыгрывал ему. Он притворился, будто брошенное ему обвинение совершенно его подкосило. Джимми приходилось спешить, чтобы успеть до того, как Чарльз придет в себя, — он прекрасно понимал, что Чарльза не удастся надолго вывести из игры обвинением, которое, как они оба знали, выеденного яйца не стоит. Джимми подошел к буфету, рассеянно напил себе персикового ликера, потом, извинившись, предложил мне. Третью рюмку, ту, в которую раньше влил содержимое капсулы, он поставил перед Чарльзом. Все это он проделал у всех на виду, ничуть не скрываясь. Я впоследствии мог бы поклясться, что никаких манипуляций с рюмкой Чарльза он не производил.
— Персиковый ликер!..
— Да, у него такой же запах, как у цианида. Он все продумал заранее. И вот Джимми говорит Чарльзу: «Остается только одно». А Чарльз сидит с оглушенным видом и механически повторяет за ним эту фразу… Он тоже играл — старался изо всех сил.
— Не понимаю, как Лейк не раскусил его, — покачал головой Блаунт. — Не мог же он в самом деле не чувствовать, что Кеннингтон слишком легко попался на удочку?
— Еще бы. Но по–моему, для Джимми в тот момент главное было, чтобы я поверил в самоубийство, и он все внимание сосредоточил на мне, так что его просто не хватило, чтобы заметить, как вела себя жертва. Он объяснял себе поведение Чарльза тем, что тот испытал сильнейшее потрясение от его неожиданного выпада, ну и отчасти опьянением: Чарльз весь вечер много пил. Как бы там ни было, подготовив меня к тому, что Чарльз может совершить самоубийство, Джимми еще раз отвлек мое внимание. На этот раз он попросил меня поправить ему повязку, и я, таким образом, оказался на минуту спиной к Чарльзу. За эту минуту Чарльз, как предполагалось, должен был с отчаяния бухнуть цианид в свой ликер.
— И вы попались на эту уловку?
— Как вам сказать? И да и нет. Я не сомневался, что Джимми что–то задумал. Он, несомненно, создавал атмосферу самоубийства. Но, должен признаться, я не думал, что это случится так быстро, у меня на глазах.
— Так была убита и мисс Принс. Прямо при свидетелях.
— Да, это верно, — сказал Найджел. — Мне нет оправдания. Признаться, Джимми меня в какой–то мере загипнотизировал. После того как Чарльз поднял рюмку и предложил помянуть Ниту, возникла какая–то гротескная ситуация. Чарльз буквально упивался разыгрываемой им сценкой. Нельзя сказать, что Джимми это пришлось по вкусу. И тут Чарльз залпом выпивает свою рюмку — он ведь большой любитель поесть и выпить, я это и раньше заметил: представьте себе, пьет ликер, как пиво! А потом он сыграл, до жути точно, человека, проглотившего цианид. Я обомлел: такого я не ожидал. А Джимми крепко схватил меня и не дал побежать на помощь Чарльзу: наверное, испугался, что Чарльз успеет бросить ему обвинение, что тот отравил его. Мне он сказал: «Не нужно. Так лучше». Чтобы в сознании у меня поглубже запечатлелось, что Чарльз сам выбрал такой выход из положения. И когда Чарльз был «мертв», Джимми признался мне, что прибег к маленькому обману с повязкой, чтобы дать Чарльзу возможность покончить с собой, — «очень надеясь на то, что моя капсула с ядом — у него». Я пошел к телефону. Но не успел я спросить у Джимми номер его врача — мы оба стояли спиной к столу, — как мы услышали голос человека, только что испустившего дух от отравления цианидом. Он спокойным тоном сказал, что здесь нужна лишь полиция. Тут у Джимми не выдержали нервы, на что и рассчитывал Чарльз. Мы обыскали его и нашли в кармане капсулу из–под яда — на самом деле яда там не было. Это была самая убийственная улика. Бедный старина Джимми!..
— Вот
— Бы правы. Это верно. Но я ничего не могу поделать с собой… Стоит мне подумать об этой трагедии… Как Немезида ему отплатила руками той же самой женщины!..
— Вот–вот, руками той же самой женщины. Ниту Принс — вот кого вам нужно жалеть.
— А я жалею. Я бы ни за что не ввязался в это грязное дело, если бы не сочувствовал ей. Но я говорю не о Ните. Джимми делал это ради Алисы, и именно Алиса, сама того не подозревая, стала орудием фурий. Именно Алиса разрушила его первоначальный план представить смерть Ниты как самоубийство: она помешала ему вовремя спрятать в карман капсулу с ядом. Именно Алиса своим неожиданным появлением с братом в то утро предопределила будущий ход событий: ведь ее присутствие, если учесть, что у нее был сильнейший мотив ненавидеть Ниту, сразу делало ее одним из главных подозреваемых; если бы она не была в опасности, Чарльз едва ли стал бы себя утруждать уличением Джимми в убийстве. Ради Алисы Джимми пошел на убийство — чтобы понять, что смерть Ниты не сблизила их, а лишь углубила разделявшую их пропасть. За годы, когда она все больше отдалялась от него из–за романа с Нитой, Джимми создал в своем воображении нереальный образ Алисы, образ женщины, которая одна только и могла дать ему то, чего не способна была дать Нита, — душевное равновесие. Но вот он освободился, он снова был с Алисой — и снова увидел ее такой, какой она была на самом деле: существом рациональным, эгоцентричным, с водянистой кровью в жилах, занимательной собеседницей, с которой приятно проводить время, но женщиной, лишенной теплоты и способности любить. А в Ните Джимми открыл, что такое по–настоящему любящая женщина. В ней для него было слишком много женского, я знаю. Она была слишком любвеобильной, слишком требовательной, слишком собственницей. Но когда ее не стало, он обнаружил, что по–настоящему нужна ему была лишь ее любовь, со всеми связанными с ней сценами и терзаниями. Он разрушил эту любовь, убил женщину, которую любил, потому что не было в его натуре столько сил, чтобы вынести на своих плечах все богатство ее чувств. И все равно, именно этого ему не хватало. При одном воспоминании о Ните Алиса превращалась для него в призрачное видение…
— Да, сэр, — сказал Блаунт. — Немезида свое дело знает.
Решающая улика
I. В набор!
Свернув на Адельфи, Найджел Стрейнджуэйз сразу же очутился в тихой заводи благовоспитанной Эйнджел–стрит, и шум движения на Стрэнде глухо рокотал у него за спиной, как вода в шлюзе. «Приятно жить на такой улице, — подумал он, — если снять квартиру на верхнем этаже одного из этих высоких, элегантно похожих друг на друга домов, ты и вознесен над всей этой городской неразберихой, и в то же время не отрезан от нее. Когда стареешь и юношеские иллюзии тебя покидают, почти единственный способ почувствовать, что рождаешься заново и все начинаешь сначала, — это переехать на другую квартиру». Но хотя он и был по натуре своей непоседой, дважды за год менять жилье — это уже слишком: надо остерегаться привычки к такого рода взбадривающим наркотикам.
Подобные размышления занимали Найджела до самого конца Эйнджел–стрит, пока он не уперся в высокие чугунные ворота, отделявшие улицу от Эмбанкмент–Гарденс. В это холодное утро в конце ноября сад набережной выглядел чахлым и унылым. На Темзе тоскливо мычал буксир. Взглянув на часы, Найджел решил, что лучше прийти на пять минут раньше, чем стоять на ветру, любуясь тем беспомощным подобием природы, которым был этот сад.
Издательство «Уэнхем и Джералдайн» занимало последний дом по правой стороне. Фасад выходил на улицу, а южная стена на набережную. По бокам у главного входа были две витрины, а чуть подальше, ярдах в пяти или шести, еще одна небольшая дверь. Фасад из темно–красного кирпича, ослепительно белая масляная краска, изысканный вырез двери и веерообразного окна над нею — во всем этом было солидное изящество, вполне соответствующее фирменной марке «Уэнхем и Джералдайн». «Сколько раздутых викторианских знаменитостей, — подумал Найджел, — поднималось по этим пологим ступенькам, чтобы выпить стаканчик мадеры с теперь уже легендарным Джеймсом Уэнхемом. Скольким неустроенным их преемникам хотелось нынче выругаться при виде этого пышного фасада: «Ах, вот куда идут денежки!“» Книга, как любил провозглашать легендарный Джеймс Уэнхем, — драгоценный источник жизненной силы, истинно высокого духа. Изрядное количество этой более или менее драгоценной жизненной силы было выпущено на рынок в течение века, чтобы умножить богатство фирмы «Уэнхем и Джералдайн».
К тому же эта почтенная фирма умела шагать в ногу со временем, а если и отставала, то лет на двадцать, не более. В одной из витрин, как заметил Найджел, была выставлена широко разрекламированная новая книга военного летчика–истребителя вместе с макетом аэродрома и коллекцией игрушечных самолетов, развешанных сверху на веревочках. «Эта выставка в таком глухом районе, пожалуй, зряшная затея», — подумал он. Но потом сообразил, что кратчайший путь для пешеходов от Стрэнда к станции метро «Чаринг–Кросс» — как раз по Эйнджел–стрит и в определенные часы тут должно быть достаточно людно.
Следом за ним по ступенькам поднималась хорошо сохранившаяся дама с лошадиной физиономией, в сочетании с которой ее жемчужное колье напоминало хомут. Отворив дверь приемной, он пропустил даму вперед. Она проплыла мимо, не поблагодарив его за любезность, а только обдав запахом духов, и скрылась за дверью в дальнем конце комнаты.
— Моя фамилия Стрейнджуэйз, — сообщил он секретарше. — У меня назначена встреча с мистером Джералдайном.
Позвонив по внутреннему телефону, девушка сказала: