Минута пробужденья. Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском)
Шрифт:
Николай не согласен. Тогда Рылеев угодил в ловушку, но нашел в себе силы, вырвался. Нынче и вовсе но в чем упрекнуть.
— Нужен виноватый? Изволь — наша доверчивость. Происшествие с Ростовцевым не на твоей совести. Ты лишь оповестил о нем.
— В стародавние времена гонцу с дурными вестями рубили голову.
Николай подходит к Кондратию.
— Мы не станем следовать варварским обычаям. Мы любим твою голову, твой дар, твою верность идеалам.
Зачем столько пышных слов? — мелькнуло у Александра. Не ему бы, правда, удивляться, он сам охотник клеймить и восхвалять и не ставит запруд своему красноречию.
Николаю ниспослано редкое умение поддержать попавшего
Александр Бестужев пригладил растрепавшиеся но сне волосы, поправил усы, сжал ладонями голову. Он не выносил дурных воспоминаний. Но куда от них денешься? Куда денешься от несчастного беспомощного профиля Кондратия, реденьких взлохмаченных бакенбард, близорукого прищура?
Рылеев сидит, понурившись, вполоборота; судья, чувствующий себя подсудимым; сильный, ощутивший свою слабость.
Теперь это скорее воспоминание о былой слабости. Но тогда…
Тогда Рылеев страстно увлекся красавицей Теофанией Станиславовной и тщетно пытался унять сердечный порыв. Тем более что зарождался он еще в бытность Рылеева на службе в санкт-петербургской уголовной палате, а молодая полька из Киева взывала о помощи в судебной тяжбе. Каково влюбленному вершить правосудие? Сцепив зубы, он боролся с собой, терзался ночами, когда сон бежал его глаз.
Но обольстительная Теофания и сама утратила душевное равновесие. Ловит взор Рылеева, упивается его стихами. Он похвалил книгу, — назавтра она у нее на столике; он негодует, — она заражена его праведным гневом; он восхищается, — она вместе с ним, отзываясь на каждую улыбку, — воспламеняясь от свидания к свиданию.
Рылеев сменил уголовную палату на Российско-американскую компанию. Но:
…Я увлечен своей судьбою, Я сам к погибели бегу: Боюся встретиться с тобою, А не встречаться не могу.Досужий свет злоязычен, неутолима жажда сунуть нос в чужой альков. Катоин становится притчей во языцех. Доброхоты во все посвятили Наталью Михайловну.
Александр Бестужев жалел Кондратия, сострадал Наталье Михайловне, но держался в стороне. Обида на Рылеева родилась позже.
Как раскрылась тайна Теофании Станиславовны, Бестужев не ведает поныне. Подозревает: не без содействия Гаврилы Степановича Батенькова.
В один прекрасный день было установлено: красавица полька, очаровавшая Рылеева, — шпионка, подосланная Аракчеевым, который узнал себя во «Временщике» (да и как не узнать)…
Сразу поверил Рылеев удручающим известиям? полностью ли? Судя по сегодняшнему стихотворению, все совершалось негладко. Стоило Рылееву, сбросив наваждение, всмотреться в Теофанию, и почудилась фальшь, ненатуральность любовного волнения. Но, быть может, он глядел предвзято?
Рылеев избрал поверенным Николая Бестужева. Только после тягостного решения расстаться с Теофанией Станиславовной, позвал в советчики и Александра. Братья высказались единодушно: разрыв будет ошибкой, ярость отвергнутой женщины опасна и для Рылеева и для его друзей. Брошенная красавица такого наплетет… Кондратий вяло оборонялся: он не посвящал возлюбленную в тайны общества.
Сообща обдумали тактику. Рылеев будет морочить польке голову, все более отдаляясь от нее.
Тем временем Александр Бестужев отдалился от Рылеева. Кондратий доверился Николаю прежде, чем ему, своему соратнику, второму «я». Бестужев съехал из дома у Синего моста, поселился на даче у Булгарина, настрочил Рылееву обиженное письмо.
Но вскоре уразумел: бывают происшествия, когда все-го труднее исповедоваться именно своему alter ego [23] . Спокойная рассудительность Николая в тот час пришлась более кстати.
Отшумело все это, отболело, отхлынуло. Так думалось Бестужеву. Но сегодня вдруг вытолкнуто на поверхность.
Николай силится успокоить Рылеева: никакой связи между тем и этим нет, Кондратий возводит на себя напраслину.
Рылеев, как заведенный: виноват, моя доверчивость заразила остальных, словно повальная болезнь…
23
Второе «я» (лат.).
Все это начинает Александру надоедать. Пора к делу. Его корят за пять минут сна («Хорошенькие пять ми-пут!» — замечает Рылеев), а сами тратят часы бог весть на что.
— Рассказывай, Кондратий, Саша прав: мы не дорожим временем.
Александр вытащил из-под себя согнутую ногу, встал и больше не садился. Четыре шага по комнате — остановка. Снова шаги. Нависал над спинкой стула, где сидел Кондратий, подходил спереди. Николай, точно изваяние, застыл, откинувшись на софе.
Рылеев повествовал ветвисто, с отклонениями, Александр дорожил подробностями, и деланное заикание (Рылеев копировал Якова Ростовцева) способствовало полноте его впечатлений.
Сперва его ошеломил факт, сообщенный Рылеевым, потом — все, что ему предшествовало. Вечный интерес к сюжету. Но пахло сейчас совсем не литературой, и, отбросив интригу, думать надлежало о последствиях, к каким вела измена Якова Ивановича.
Друг князя Оболенского, поручик лейб-гвардии Егерского полка, сочинитель Ростовцев с заговорщиками сблизился недавно. С недавних же времен печатал трагедии в патриотическом духе. Он вообще — недавний: двадцати двух лет от роду, менее года — адъютант в дежурстве штаба Гвардейского корпуса. Состоящего в той же должности Оболенского пленила его любовь к отечеству, пылкость. И не настораживала увертливость, благоволение к нему великого князя Николая Павловича. (Рылеева несколько настораживало, он держался на дистанции, переводя политические споры в литературные, но различие в мнениях и человеческие слабости полагал натуральными, не противился вероятному вступлению Ростовцева и общество: шутка ли — два адъютанта в штабе Гвардейского корпуса под командованием генерала Вистрома в противуправительственном заговоре!)
Александр Бестужев виделся с Ростовцевым редко, сочинения его ставил не высоко, в своих обзорах не замечал. Самолюбивый Ростовцев таил обиду, но улыбался при встречах радушно, только заикался сильнее обычного. Приветливость, как и «гуттаперчивость», составляли черты Якова Ивановича. Собираясь вступить в общество, он строил планы повергнуть оное к ногам государя и возродить как надежный оплот отечества, содействовать императору в искоренении зла, кое-где водящегося на Руси.
Наивный, доверчивый Евгений Петрович Оболенский бывал и хитроват. Хитрость не государственного размаха, но обиходная, житейская. Вправе ли, однако, начальник штаба переворота вверяться чутью? Он не вверялся, и все же получилось так, что наиболее опасные темы затрагивались в отсутствие Ростовцева.