Минувшее
Шрифт:
Все полезно на своем месте и становится не полезным и даже часто вредным — не на своем. Наша общественность нередко забывала это положение. С большой зоркостью видела она сучок в глазу государственных организаций, а бревна в своем глазу не чувствовала.
Зимой 1916/17 гг. я был привлечен, опять-таки «по приказу Главнокомандующего», в особую комиссию по рабочему вопросу на фронте, состоявшую при штабе. Задачи этой комиссии и круг ее ведения остались для меня неясными. Комиссия была под председательством столь печально прославившегося в революцию генерала Бонч-Бруевича, которого я знал еще начальником штаба фронта. Теперь он состоял для поручений при Главнокомандующем (Рузском).
Работать
На последнем до революции (Февральской) заседании ген. Бонч-Бруевич, в порыве антисемитских чувств, которыми он тогда щеголял, предложил комиссии высказать пожелание о... выселении поголовно всех (кроме военных) врачей-евреев из прифронтовой полосы и даже тылового района. Почему такое пожелание относилось к ведению комиссии по рабочему вопросу, мне и тогда и теперь неясно. Я — единственный — выступил против этого мероприятия и, после того как привел аргументы против такого предложения, заявил, что если это «пожелание» пройдет, я прошу отметить в журнале комиссии, что я остался при особом мнении. Решения комиссии шли на доклад Главнокомандующему.
Во время перерыва заседания ко мне подошел М. Д. Бонч-Бруевич и горячо убеждал меня не делать этого «филосемитского» выступления. Это меня взорвало.—«Я не филосемит,—ответил я генералу,—но простите за откровенность, ваш антисемитизм я считаю антигосударственным и не желаю нести моральную ответственность за его последствия...»
Через несколько дней произошла революция. Когда я следующий раз увидел генерала Бонч-Бруевича, красный бант украшал его грудь...
Я не отказал себе в маленьком удовольствии и спросил его, явно глядя на его красный бант, «успел ли он» сделать доклад Главнокомандующему по еврейскому вопросу, о котором мы говорили на последнем заседании комиссии?
Бонч-Бруевич смущенно махнул рукой и ответил что-то неопределенное. Нашей комиссии он больше ни разу не созывал.
О КОМАНДНОМ СОСТАВЕ РУССКОЙ АРМИИ
Я, к сожалению, никогда не был военным. Однако с 1914-го по 1938-й, почти без перерыва, я все время был в тесном деловом общении с военными и 14 лет работал в прямом подчинении у военных. Моими непосредственными начальниками в течение долгих лет были видные генералы: Кутепов, Миллер и Драгомиров. Обо всех трех своих — очень разных — военных начальниках я вспоминаю с самым хорошим и благодарным чувством.
За время войны я не был непосредственно подчинен военным (хотя комитет ВЗС был подчинен Главному Начальнику снабжения), но работать с ними мне приходилось довольно много, у меня никогда не было столкновений с военными в этой работе, и я тоже сохраняю о ней самое хорошее воспоминание.
Русская военная среда была очень симпатична и имела большие достоинства. Не случайно, что именно офицерство спасло русскую честь во время революции.
Работа в атмосфере разумной дисциплины и некоторой подтянутости представляется мне более легкой, чем в атмосфере интеллигентской бесформенности. Мне приходилось работать и в той, и в другой атмосфере, и тут и там были разные трудности, но, в общем, мне лично не было тяжело нигде. Мне не раз приходилось наблюдать военных и интеллигентов, перенесенных в чуждую им среду. Типичный интеллигент очень трудно применяется к военной среде; военному примениться к интеллигентской среде, мне кажется, все же легче.
Ни в чисто интеллигентской, ни в чисто военной среде я не был совсем «своим», но военные меня все же как-то не считали совсем штатским. Помню как-то раз, наедине со мною, ген. Кутепов в Париже горько жаловался мне на «штатских». «С ними прямо невозможно иметь дело!» — говорил он. Я улыбнулся: «Как штатский, я не могу вполне с вами согласиться...» — «Ну, вас-то я считаю больше военным, чем штатским»,— ответил Кутепов. Тоже и великий князь Николай Николаевич (при том же Кутепове) как-то шутя сказал мне, что он в России «непременно произведет меня в генералы»...
Из военных мне приходилось общаться главным образом со штабными офицерами и высшими военными начальниками. Я лично знал Верховного Главнокомандующего, несколько Главнокомандующих и Командующих армиями, Начальников высоких штабов и многих генералов, занимавших те или иные командные должности. К этой среде у меня, повторяю, не только нет никакой антипатии, но, напротив,— симпатия. И все-таки, если мне, штатскому, позволительно судить о военных делах, я думаю, что за многочисленные поражения наших армий в последнюю войнуглавнуюответственность несет именно ее высокий и высший командный состав.
Совсем плохим наш командный состав признать нельзя, и тому есть ряд доказательств. Например, по мнению весьма компетентных лиц, наша армия вышла на Мировую войну — тактически — весьма подготовленной. Так, ген. Головин, большой поклонник французской армии, считает, что вэтомотношении наша армия вступила в войну 1914 года более подготовленной, чем французская.
Качества нашего солдата были и остались — прекрасные.
В противоположность распространенному за границей мнению — совершенно неправильному,— что наша армия будто бы не умела хорошо владеть сложной техникой современного оружия, надо сказать, что наша полевая артиллерия, например, по своей подготовке и стрельбе стояла выше, чем где бы то ни было. То же самое можно сказать и о минном деле во флоте, по которому мы занимали первое место.
Однако в смысле общей подготовки войны наши военные верхи оказались, к несчастью, не на высоте положения. При этом, когда мне пришлось позднее читать донесения наших военных агентов перед войной, я не раз был поражен их проницательностью: они совершенно точно предсказывали войну и даже указывали ее вероятные сроки. Тем менее извинительна наша общая военная неподготовленность. Наш бывший министр финансов гр. Коковцев в своих мемуарах с доказательствами в руках опровергает высказывавшееся мнение, что будто бы армии отказывали в кредитах. На самом деле даже не все отпущенные кредиты были использованы...
С некоторыми крупными минусами в деле нашей государственной обороны военным властям, действительно, нельзя было полностью справиться. Например, приходилось считаться с очень тонким мало-мальски образованным слоем русского народа. Благодаря этому — либо число наших офицеров запаса было недостаточным, либо культурный уровень их был недостаточно высок: это очень ослабляло нашу армию при мобилизации. Но даже и в этой области были явные недочеты. Обучение наших запасных офицеров, например, могло быть поставлено лучше. На этот вопрос случайно обратил мое внимание за несколько лет до войны следующий случай. Один знакомый мне балтийский барон отбывал воинскую повинность в нащей армейской кавалерии и только что выдержал офицерский экзамен. Одновременно с ним его двоюродный брат отбывал воинскую повинность в германской кавалерии и держал там экзамен на унтер-офицера. И вот мой барон рассказывал мне, как они с двоюродным братом сравнивали требования нашего офицерского и германского унтер-офицерского экзаменов. Барон, надо отметить — отнюдь не германофил, признавался, что его родственниц — запасный унтер-офицер германской армии — по ряду предметов был лучше подготовлен, чем он — запасный офицер (корнет) русской армии...