Мир без конца
Шрифт:
Генуэзцы подались назад, и на берегу началась давка. Сердце у Ральфа тяжело стучало от страха и возбуждения. Позиция врага на холме была все еще выгоднее английской, французы в тяжелых доспехах перебили почти весь отряд Хью Диспенсера, и авангард, войдя в реку, добивал людей в воде.
Уцелевшие лучники графа Роланда выбрались на берег прямо перед Ральфом и Аланом и разделились. Фитцджеральд понимал, что англичане обречены, был уверен, что погибнет, но двигаться мог только вперед. И вдруг, пригнувшись к шее Грифа, подняв меч, он понесся прямо на французов. Когда с силой опустил меч, тот соскользнул с доспехов. Ральф ударил еще раз по шлему, но безрезультатно. Гриф метнулся к другому коню — крупнее, но моложе, — и жеребец споткнулся, сбросив седока в ил. Англичанин развернул Грифа, отъехал назад и вновь приготовился к атаке.
Против полных доспехов его меч мало что мог, но сам Фитцджеральд, крупный, на быстром коне, бросился в атаку с намерением выбивать воинов из седла, отрешившись от страха. Наоборот, он впал в ликующий раж, стремясь расправиться с как можно большим количеством врагов. С началом сражения время остановилось и состояло теперь из отдельных мгновений. Позже, когда битва закончится и если повезет остаться в живых, Ральф не поверит, что солнце садится и прошел целый день. А пока воин графа Роланда снова и снова несся на противника, сминая вражеские ряды, бросаясь в любую щель, не замедляя бега, ибо это могло кончиться трагически.
Вдруг — через несколько минут, а может быть, часов — лорд Вигли с изумлением понял, что англичан больше не бьют. Похоже, соратники отвоевывали пространство, в них вспыхнула надежда. Он отделился от мешанины и, тяжело дыша, осмотрелся.
Среди тел, усеявших берег, французов и англичан было поровну, и Ральф понял всю опрометчивость вражеской атаки. Как только рыцари ринулись в атаку, генуэзские арбалетчики из опасения попасть в своих прекратили стрелять и не могли больше бить англичан в реке, как уток в пруду. Наступил перелом, и отряды захватчиков устремились из воды. Следуя приказу, стрелки разбегались налево и направо, и свежие рыцари и пехотинцы давили французов, просто потому, что их было намного больше. Обернувшись, Фитцджеральд увидел, что начинается прилив, и англичане, еще остававшиеся в воде, отчаянно рвутся на берег, не задумываясь о том, какая участь их ожидает.
Ральф с облегчением вздохнул, а вот французы в панике заметались. Превосходящее по численности войско, выбирающееся из реки, оттеснило их дальше на холм, и хозяева начали отступать. Англичане, боясь поверить в свою удачу, наступали, и, как часто случалось, очень скоро отступление превратилось в бегство, когда каждый думает о себе.
Воин графа Роланда снова посмотрел на воду. Погонщики, пытаясь справиться с приливом, торопили лошадей и быков, впряженных в тяжелые обозные телеги. Сражение практически закончилось. Вероятно, на том берегу завязалась битва авангарда короля Филиппа с английским арьергардом. Ральфу даже показалось в свете солнца, что он различает цвета богемской легкой кавалерии. Но исход уже ясен. Фитцджеральд тяжело опустился в седло, вдруг ослабев. Невероятно, но, вопреки всем ожиданиям, англичане выскочили из французской ловушки. Сегодня им больше ничто не угрожает.
48
Путешественницы прибыли в окрестности Абвиля двадцать пятого августа и с ужасом обнаружили, что французская армия уже там. Десятки тысяч пехотинцев и лучников разбили лагерь в полях за городом. Девушки слышали не только французский, но и языки далеких краев — Фландрии, Богемии, Италии, Савойи, Мальорки. Французы и их союзники стремились догнать Эдуарда, как и кингсбриджские монахини. Керис не понимала, как две женщины могут в этой погоне опередить армию.
Ближе к вечеру странницы прошли через ворота в город; улицы заполнила знать. Керис никогда в жизни, даже в Лондоне, не видела такого количества дорогой одежды, красивого оружия, великолепных лошадей. Здесь как будто собрался весь цвет Франции. Владельцы постоялых дворов, пекари, скоморохи, проститутки работали без устали, обслуживая гостей. Даже таверны забили графы, и в каждом доме на полу спал какой-нибудь рыцарь.
Аббатство Святого Петра стояло в списке тех обителей, где монахини собирались просить пристанища. Но даже в собственном платье им было бы сложно найти здесь приют: в монастыре стал король Франции, и его свита заняла все места. И сестер, переодетых в Кристофа и Мишеля Лоншанов, направили в большую монастырскую церковь, где на ночь на холодном каменном полу расположились несколько сотен королевских сквайров, грумов и других слуг. Однако дежурный офицер сказал, что мест нет и здесь и придется спать в поле, как всем простолюдинам.
В северном рукаве трансепта оборудовали госпиталь для раненых. Выходя, Керис приостановилась понаблюдать за врачом, зашивавшим глубокий порез на щеке стонущего воина. Он работал быстро и ловко, и, когда закончил, девушка восхитилась:
— Прекрасная работа.
— Спасибо, — ответил целитель и, взглянув на нее, добавил: — А тебе-то откуда знать, парнишка?
Да оттуда, что она много раз наблюдала, как работает Мэтью Цирюльник, но нужно было быстро что-нибудь придумать, и монахиня сказала:
— Мой отец был в Лоншане доктором господина.
— Так ты здесь с господином?
— Он попал в плен к англичанам, и госпожа послала нас с братом сторговаться о выкупе.
— Хм-м. Лучше вам отправиться прямо в Лондон. Если его еще там нет, скоро будет. Но коли вы здесь, можете заработать постель, если поможете мне.
— С радостью.
— Ты видел, как отец промывает раны теплым вином?
Керис могла промыть любую рану даже во сне. Через несколько секунд они с Мэр уже ухаживали за больными, делая то, что так хорошо умели. Большинство были ранены накануне, во время битвы у брода через Сомму. Знатных воинов обслуживали в первую очередь, и только теперь врач добрался до простых солдат. Целители без устали работали несколько часов. Длинный летний день перешел в сумерки, зажгли свечи. Наконец все кости вправили, раздробленные конечности ампутировали, раны зашили, и Мартен Доктор повел добровольных помощниц в трапезную на ужин.
Врачеватели оказались в королевской свите, их накормили тушеной бараниной с луком — мяса девушки не ели уже неделю — и даже попотчевали хорошим красным вином. Мэр пила с удовольствием. Керис была рада возможности подкрепить силы, но ее преследовала неотвязная тревожная мысль о том, что нужно догонять англичан. Один рыцарь за их столом спросил:
— Вы осознаете, что в столовой аббата за дверью ужинают четыре короля и два архиепископа? — Он начал загибать пальцы: — Короли Франции, Богемии, Рима и Мальорки и архиепископы Руанский и Санский.
Смотрительница кингсбриджского госпиталя решила, что должна на это посмотреть. Вышла, попыталась определить, где кухня, увидела слуг, несших в другую комнату полные блюда, и заглянула в приоткрытую дверь. Люди за столом были, очевидно, не простого звания: стол ломился от жареной птицы, огромных говяжьих и бараньих окороков, пышного пудинга и гор засахаренных фруктов. Во главе стола сидел, вероятно, король Филипп, пятидесяти грех лет, с проседью в светлой бороде и волосах.
— Англичане не благородны, — говорил его сосед, покрасневший от возмущения молодой человек, очень похожий на монарха. — Они, подобно ворам, делают свое черное дело в ночи и улепетывают.