Мир без конца
Шрифт:
— Однако чуму вы привезли с собой.
— Ну вы же видели кладбище. Там покоится вся братия обители, кроме аббата Савла. Он похоронен в церкви. Умерли и почти все кингсбриджские монахи. Некоторые, правда, бежали и отсюда. Одному Богу известно, что с ними.
Керис припомнила, что Томас был особенно дружен с задумчивым монахом на пару лет моложе его. После некоторого колебания спросила:
— А брат Матфей?
— Умер, — резко ответил помощник ризничего. На глазах его показались слезы, и он смущенно отвернулся.
— Мне очень жаль.
— Многие потеряли близких.
Целительница решила, что милосерднее не топтаться на этом вопросе.
— А что Годвин и Филемон?
— Филемон бежал. Годвин жив-здоров, не заразился.
— У меня для него известия от епископа.
— Могу себе представить.
— Отведи-ка меня к нему.
— Он в церкви. Не встает с постели в боковой капелле и уверен, что поэтому и не заболел. Пойдемте.
Через аркаду прошли в маленькую церковь, где пахло скорее как в дормитории. Фреска на западной стене, изображающая Страшный суд, показалась мрачно уместной. Неф был усыпан соломой и одеялами, словно здесь спал целый отряд, но единственным живым человеком оказался Годвин. Он с распростертыми руками лежал ниц на грязном полу перед алтарем. На секунду Керис испугалась, что он умер, но потом поняла, что это поза кающегося. Томас буркнул:
— К вам гости, отец-настоятель.
Аббат не пошевелился. Монахиня сначала решила, что он работает напоказ, но что-то в его неподвижности подсказало — двоюродный брат искренне ищет прощения. Затем он медленно встал и повернулся. Похудел, побледнел, был устал и встревожен.
— Это вы, — без выражения произнес беглец.
— Мы нашли тебя, Годвин.
Аббатиса не собиралась называть его отцом-настоятелем. Заурядный негодяй, и она его нашла. Настоятельница испытывала глубокое удовлетворение. Годвин спросил:
— Меня выдал Тэм Невидимка?
Умен, как всегда, подумала Керис.
— Ты пытался избежать справедливости, но тебе это не удалось.
— Мне нечего ее бояться. Я прибыл сюда в надежде спасти своих братьев. Ошибка лишь в том, что мы ушли слишком поздно.
— Невинный человек не уходит под покровом ночи.
— Место назначения необходимо было сохранить в тайне. Если бы все отправились за нами, я не достиг бы цели.
— Тебе не следовало красть соборную утварь.
— Я не крал, а взял из соображений безопасности. Она вернется домой при первой же возможности.
— Почему же ты никому не сказал, что собираешься ее взять?
— Я говорил. Писал епископу Анри. Он разве не получал моего письма?
Монахине стало нехорошо. Неужели ему удастся выпутаться?
— Разумеется, нет. Никто не получал никакого письма, и я не думаю, что таковое было отправлено.
— Возможно, посланец умер от чумы раньше, чем успел доставить его.
— И как звали этого исчезнувшего посланца?
— Я не знаю. Поручение давал Филемон.
— А того нет; как удобно. Ну ладно, можешь говорить что угодно, но епископ Анри обвиняет тебя в краже утвари и послал меня сюда потребовать ее назад. У меня есть письмо, повелевающее тебе немедленно передать мне все.
— Это не обязательно. Я сам верну.
— Приказ епископа означает нечто иное.
— Мне судить, что лучше.
— Твой отказ подтверждает кражу.
— Несомненно, я смогу убедить епископа Анри посмотреть на дело иначе.
Беда в том, что действительно сможет, с тревогой подумала Керис. Годвин умеет быть убедительным, а Мон, как и большинство епископов, стремится по возможности избегать конфликтов. У нее возникло такое чувство, что трофей ускользает из рук.
Годвин понял, что переломил ситуацию, и позволил себе слабо улыбнуться. Целительница пришла в ярость, но сказать ей больше было нечего. Она могла лишь вернуться домой и передать все епископу. Тот вряд ли поверит. Неужели беглец в самом деле вернется в Кингсбридж и останется аббатом? Как же он покажется в соборе после всех тех гадостей, что сделал аббатству, городу. Церкви? Даже если епископ примирится с ним, то уж город наверняка возмутится. Хотелось так думать, но в жизни происходят и более странные вещи. Неужели справедливости не существует?
Монахиня впилась в Годвина взглядом. Вероятно, торжество на его лице сравнимо с безнадежностью на ее собственном, подумала она и тут увидела нечто, в корне менявшее положение дел: на верхней губе церковника, под левой ноздрей, показалась тонкая струйка крови.
На следующее утро аббат не встал с постели. Керис надела льняную маску и стала за ним ухаживать. Протирала лицо больного розовой водой и давала разбавленное вино, когда он просил пить. Дотрагиваясь до него, всякий раз после этого мыла руки в уксусе. Кроме Годвина и Томаса, в обители осталось еще два кингсбриджских послушника. Они тоже умирали от чумы, поэтому врачевательница перевела их из дормитория в церковь и ходила за ними, как тень порхая по тускло освещенному нефу от одного к другому.
Она спросила Годвина, где утварь, но тот ничего не ответил. Мерфин и Томас обыскали обитель, первым делом посмотрев под алтарем, так как определили по неплотно утоптанной земле, что там совсем недавно копали. Даже выкопали яму — Лэнгли удивительно ловко управлялся одной рукой, — однако ничего не обнаружили. Если клад и находился там какое-то время, то его потом перепрятали. Осмотрели все помещения гулкого обезлюдевшего монастыря, даже холодную пекарню и пустые пивные бочки, но ни утвари, ни хартий не нашли.
На вторую ночь Томас, не говоря ни слова, даже не подмигнув, ушел из дормитория, о чем его никто не просил, оставив Мерфина и Керис вдвоем. Благодарные за его деликатное потворство, они прижались друг к другу под кучей одеял. Но аббатиса не могла уснуть. Откуда-то с крыши слышала уханье совы и писк маленьких зверьков, попавшихся ей в когти. Думала о беременности. Она не хотела отказываться от своего призвания, но не могла противиться искушению снова упасть в объятия Мерфина. Поэтому просто решила не думать о будущем. На третий день за обедом в трапезной Томас предложил: