Мир без конца
Шрифт:
— Да ты и понятия не имеешь, о чем спрашиваешь.
— Тогда объясни. Что общего у королевы Изабеллы с тобой, со мной, с Кингсбриджем?
— Ничего. Она теперь старуха и живет в уединении.
— Ей пятьдесят три года. Свергла одного короля и, если сочтет нужным, может свергнуть другого. И к тому же давно тайно связана с моим аббатством, что ты пытаешься от меня скрыть.
— Ради твоего же блага.
Монахиня пропустила это мимо ушей.
— Двадцать два года назад кто-то пытался тебя убить. Не удалось. И тогда этот же человек внес пожертвование, чтобы тебя приняли в монастырь. Я права?
— Эндрю вернется в Линн и передаст Изабелле, что ты кое-чем интересуешься. Соображаешь?
— А ей-то что? Почему тебя все так боятся, Томас?
— Поймешь, когда я умру. Тогда все потеряет значение.
Лэнгли развернулся и ушел. Зазвонил колокол на обед. Керис, глубоко задумавшись, двинулась во дворец. На крыльце сидел кот Годвина Архиепископ. Теперь настоятельница, как правило, обедала с Мерфином. По традиции аббат регулярно обедал с олдерменом, хотя и не каждый день, но настали странные времена. Так она оправдывалась бы, спроси ее кто-нибудь. Но никто не спрашивал. А влюбленные тем временем жадно искали повода уехать, чтобы опять побыть наедине.
Со стройки на острове Прокаженных Мерфин пришел грязный. Он перестал просить любимую снять обет и уйти из монастыря. Казалось, мастер доволен тем — по крайней мере пока, — что видит ее каждый день и надеется улучить возможность остаться с избранницей наедине. Прислужница принесла жаркое из окорока и зимних овощей. Когда она ушла, Керис рассказала Мерфину про хартию и реакцию Томаса.
— Он знает какую-то тайну, которая очень опасна для королевы, если выплывет наружу.
— Думаю, ты права, — задумчиво отозвался зодчий.
— В День всех святых двадцать седьмого года я убежала, а тебя он поймал, гак?
— Да. И велел мне помочь ему закопать письмо. И я поклялся сохранить это в тайне до его смерти. Потом я должен выкопать письмо и передать священнику.
— Мне он сказал, что все станет ясно, когда он умрет.
— Думаю, письмо — это угроза, которая сдерживает врагов Томаса. Они знают, что его содержание станет известно, если Лэнгли умрет не своей смертью, поэтому и сохраняют ему жизнь. В их интересах, чтобы он оставался жив-здоров. Эти люди и помогли ему стать монахом Кингсбриджа.
— Значит, это еще важно?
— Через десять лет после того дня я напомнил ему, что не выдал секрета, и он ответил: «Если бы ты это сделал, тебя уже не было бы в живых». Угроза действует на меня даже больше, чем данное обещание.
— Мать Сесилия сказала мне, что Эдуард Второй умер не своей смертью.
— А откуда ей стало об этом известно?
— Антоний поведал перед смертью. Поэтому я думаю, тайна заключается в том, что королева Изабелла убила мужа.
— Да так считает полстраны. Но если бы имелись доказательства… А Сесилия сказала, как его убили?
— Нет. — Керис напрягла память. — Она сказала: «Старый король умер не от удара». Я спросила, правда ли, что его убили, но настоятельница уже умерла.
— Лживая версия смерти короля призвана скрыть грязную игру.
— А письмо каким-то образом доказывает, что грязная игра действительно велась и что королева в ней замешана.
Закончили обед в тяжелом молчании. Послеобеденный час, предназначенный по монастырскому распорядку для отдыха или чтения, Керис и Мерфин обычно проводили вместе, однако сегодня Фитцджеральд торопился к новой таверне «Мост», которую строил на острове Прокаженных. Он хотел сам проследить, чтобы бревенчатую крышу постелили под нужным углом. Влюбленные поцеловались, и мастер ушел. Керис в расстроенных чувствах открыла латинский перевод труда Галена «Ars medica». Это был краеугольный камень университетской медицины, и она хотела понять, чему учат священников в Оксфорде и Париже. Пока книга открыла ей не много нового. Вернувшаяся прислужница убрала со стола.
— Попроси зайти ко мне брата Томаса, пожалуйста, — попросила ее Керис.
Монахиня хотела удостовериться, что они после того неприятного разговора не поссорились. Вдруг на улице послышались лошадиный топот и крики, свидетельствующие о том, что некий знатный человек требует к себе внимания. Через несколько секунд дверь распахнулась, и ворвался сэр Ральф Фитцджеральд, лорд Тенч. Он был сердит, однако настоятельница сделала вид, что не заметила этого.
— Здравствуй, Ральф, — как можно приветливее поздоровалась аббатиса. — Какая приятная неожиданность. Добро пожаловать в Кингсбридж.
— Брось, — грубо ответил Тенч и подошел к ней на опасно близкое расстояние. — Ты соображаешь, что разгоняешь всех крестьян графства?
За лордом вошел крупный мужчина с маленькой головой и встал у дверей. Керис узнала давнего дружка Ральфа Алана Фернхилла. Оба были вооружены мечами и кинжалами, и монахиня, с тревогой вспомнив, что во дворце одна, попыталась разрядить обстановку:
— Хочешь окорока, Ральф? Я только что обедала.
Тот отмахнулся.
— Ты воруешь у меня крестьян!
— Крестьян или христиан?
Алан Фернхилл расхохотался, но Фитцджеральд-младший побагровел, и настоятельница закусила губу.
— Будешь смеяться надо мной, горько об этом пожалеешь, — пригрозил Тенч.
Керис налила ему кружку эля.
— Я не смеюсь над тобой. Объясни, что ты имеешь в виду.
Трясущимися руками, выдававшими страх, она протянула ему кружку, но лорд не обратил внимания на эль.
— Из моих деревень исчезают батраки, и, попытавшись выяснить, куда они деваются, я узнал, что они, оказывается, бегут в твои вотчины за более высоким жалованьем.
Аббатиса кивнула.
— Если ты продаешь лошадь и у тебя двое покупателей, разве ты не отдашь ее тому, кто предлагает более высокую цену?
— Это не одно и то же.
— А мне кажется, одно и то же. Выпей эля.
Рыцарь выбил кружку из ее рук. Та упала на пол, эль пролился на солому.
— Это мои батраки.
Ральф ушиб ей пальцы, но Керис попыталась отвлечься отболи. Нагнулась, подняла кружку и поставила на буфет.
— Не совсем. Если это батраки, значит, ты не дал им земли, поэтому у них есть право уйти.