Мир без милосердия
Шрифт:
Мадлен смотрела на широкую, чуть сутулую спину Жаки, дремавшего почти незаметно. Заглянула в лицо: глаза Жаки были полузакрыты, а все тело его как бы находилось в постоянной готовности к броску. Она поймала себя на мысли, что думает о Жаки, пожалуй, чаще, чем требуют их отношения взаимной симпатии.
При этом Мадлен становилось как-то тепло, и совсем не хотелось думать о Роже, о том, что бы случилось, если бы она вдруг как девочка влюбилась в Жаки. Произнеся даже мысленно слово «влюбилась», Мадлен ясно ощутила, что это не случайно: она действительно относится к Жаки больше чем по-дружески. Он такой мягкий, такой домашний, такой уютный, с ним так весело... Она вспомнила жизнь с Роже — жизнь, полную одиночества и ожиданий, трудностей и обмана.
«Эта бестия журналистка ведет, себя так, будто уступила мне мужа только на время гонки, на которую я попала случайно. Святая мадонна, неужели у них все это началось так давно, когда об этом мне рассказали впервые?!
Оправдываясь, Роже объяснил, что должен делать паблисити, а журналистка, пишущая о велосипеде, — находка почти уникальная, обладающая огромной рекламной потенцией. Ах, Роже, Роже!.. Зачем мы живем вместе? Уже осталось так мало общего, что брак бессмыслен. Тебе приходится постоянно лгать, мне — делать вид, что верю каждому твоему слову. Прежде эта фальшивая вера давалась мне с таким трудом, что я неделями не находила себе места. Но потом внезапная ноющая боль спала, утихли сомнения. И каждый новый обман принимался все с большим безразличием. Ах, Роже, Роже, если бы ты был повнимательнее, без труда заметил, как охотнее в последние годы я мирюсь с твоей ложью! И тем охотнее, чем она нелепей...»
Оскар прервал размышления Мадлен:
— Не спишь? Хочешь посмотреть, как Роже будет проходить прим? Самая высокая точка гонки!
— Мне все равно, — равнодушно сказала Мадлен.
— Давай, давай пройдем на подъем, — поддержал Жаки предложение Оскара. — Если не посмотреть, то хотя бы размять ноги. Надоело сидеть. — Жаки обернулся назад. — Мадлен даже побледнела без воздуха в этой керосинке.
Ей было приятно это пустяковое внимание Жаки. Она незаметно погладила тыльной стороной ладони его желтую колющуюся щеку.
Оскар, получив разрешение Ивса, вышел из строя машин и, набирая скорость, рискованно прошел вдоль всего «поезда».
Гонщики катились плотной цепочкой, и Жаки едва успел сосчитать французов.
— Вроде ничего идут, — неопределенно сказал Жаки.
— Вся борьба впереди!
Оскар на такой же высокой скорости обогнул директорскую машину, и сзади раздался усиленный динамиками голос Каумбервота:
— Осторожно, Оскар! Не оставьте Крокодила вдовцом!
«Техничка» уперлась в цепь полицейских мотоциклов. Они, как автоматические ворота, плавно раздались в стороны и тут же сомкнулись вновь, буквально за багажником «доджа».
— Силен рыжий! — восхищенно заметил Жаки. — Сидит на своем мотоцикле, как у любовницы на кровати, — самодоволен и горд! «Техничка» за десять минут одолела весь серпантин тяжелого и долгого подъема.
— А если что-нибудь случится сзади? — осторожно спросил Оскар. — Не легкомысленно ли мы ушли?
— О больном ни слова! — цыкнул Жаки, но было видно, что экскурс на вершину прима его тоже тревожит. — Если что-то случится на подъеме, общая «техничка» подберет. Обойдется...
Оскар выехал на круглую и совершенно лысую вершину.
Там уже стояло пять-шесть официальных машин «Молочной гонки» судейская, телевизионная и несколько автомобилей с гостями. Возле телевизионной машины Мадлен заметила Цинцы — та что-то диктовала на магнитофон.
Оскар поставил машину в низкую впадину, заставленную другими автомобилями.
— Лучше отпаркуйся у дороги, — посоветовал Жаки. — Когда гонка пройдет, легче будет убраться первыми. До каравана.
Совет был разумным, и Оскар перегнал машину на новое место.
Открыв дверцу, Мадлен сразу же ощутила, что находится на вершине. Солнце, сиявшее за толстыми стеклами машины, и тепло кабины создавали иллюзию жаркого дня. Так, похоже, и было внизу. Но здесь, на вершине, холодный, старавшийся сдуть вниз ветер рвал волосы, одежду и противно хлюпал огромным бело-голубым полотнищем, обозначавшим линию финиша. Вышедший Жаки сделал несколько приседаний и подошел к Мадлен.
— Возьми мою кожаную куртку и застегни, а то продует. Они еще не скоро сюда доберутся. И пойдем вон на тот утес — там хоть и ниже, но зато видна вся трасса.
Жаки взял ее под руку, и Мадлен почувствовала себя гораздо спокойнее, словно и не было ощущения высоты, и свирепости враждебно настроенного ветра, и мерзкого осадка на душе.
Цинцы уже стояла на утесе. При виде ее Жаки смутился даже больше, чем Мадлен. И это не осталось незамеченным для всех троих.
— Хэлло! — приветствовала Цинцы — Отсюда потрясающий вид!
Она повела рукой, словно ее жест преображал округу.
А картина действительно открывалась волнующая. Белые и курчавые, как пудели, стриженные сумасшедшим парикмахером, бежали под ногами вокруг суетливые облака. В долгих синих просветах виднелось небо — над головой и рядом, на уровне плеча. Под косыми лучами солнца монотонная картина долины вдруг вспыхивала одинокими серебристыми искрами — светились окна домов, ветровые стекла почти невидимых автомобилей.
Дорога вилась, будто по гигантскому обрывистому кратеру. Мадлен вздрогнула и не поверила глазам: длинная, неимоверно растянутая, разбитая на одиночки и группки тянулась перед ней, как на волшебном экране, вся гонка.
— Поздравляю, Мадлен! — обратилась к ней Цинцы. — Роже идет первым с большим отрывом.
Она протянула Мадлен тяжелый морской бинокль. Мадлен долго не могла с ним справиться: сначала свести бинокуляры, потом настроить, а потом попасть на гонку.
В двух совмещенных кругах то показывались выхваченные крупно камни, то все заливало белое молоко облаков. Гонщика она поймала в поле зрения внезапно. И это был Роже. Был рядом, такой большой, что Мадлен поддалась ощущению оптического обмана и протянула руку проверить: не мираж ли это? Роже стоял в седле, почти припав к рулю и выгнув спину. Любой специалист, увидев, как лез Крокодил по склону, сказал бы, что это идет первоклассный гонщик. Идет легко и смело. Но Мадлен не понимала ничего. Ее вполне устраивало, что Роже жив и, судя по всему, здоров. И она принялась рассматривать всю гонку — людей, машины, зрителей. Только бы не разговаривать с Цинцы! Не было оснований обращаться с ней нелюбезно. По крайней мере, формально. Но говорить с любовницей мужа как-то не очень приятно...
Роже тем временем взял уже половину подъема. Он, конечно, не мог знать, что в один из моментов, когда, обливаясь потом, успешно уходил от «поезда» для выигрыша самого жирного прима — с полутораминутным бонусом, — его рассматривают столь внимательно обе женщины, которых он любил почти одинаково. Если любил вообще...
Роже выигрывал прим в отличном стиле. Он шел одинаково сильно как в горах, так и на равнине. Чувствовал себя одинаково удобно и на асфальте, и на самой грубой щебенке. Роже твердо знал основное тактическое правило дурных дорог — на них всегда удобнее сражаться в одиночку: завал не бросит тебя в дорожную пыль. Это делает победу независимой от воли других. Любая группа гонщиков больше десятка всегда идет под дамокловым мечом катастрофы. Гарантировать безопасность в «поезде» просто невозможно: никто не знает, что произойдет с ним в следующую секунду. Когда салажонок от усталости «поплывет», подобно боксеру после сильного удара, он может наделать таких бед, что на месяц ближайший госпиталь обеспечит работой. При этом не исключено, что найдется работенка и для похоронного бюро. Даже классный гонщик «складывает» переднее колесо на невесть откуда взявшейся яме, скрытой от глаз тонкой пленкой воды.