Мир без милосердия
Шрифт:
Она не знала ни одной молитвы и баюкала меня под напевы танго «Печальный беби». Мой отец искренне верил в непогрешимость всех деяний матери.
Если мать была далека от образа, который я создавала в воображении, то сама я была еще дальше от идеала красоты, рисовавшегося моей матери. Прежде всего я была девчонкой. Она так разочаровалась, узнав, кто у нее родился, что поручила сестре придумать мне имя. Вскоре мать, однако, узнала, что я самый большой ребенок в родильном доме. И эта исключительность несколько помирила ее со мной. К тому же она, вышедшая из семьи с десятью детьми, думала, что столько же будет и у нее. Она мечтала о мальчишке, когда обычная абортная операция вообще лишила ее возможности иметь детей. Это я узнала спустя годы, но лишь теперь поняла, как трудно ей было иметь одного ребенка...
Голос Барбары — однотонный и тихий — невольно вернул Дональда к своим мыслям.
...А вечером, поджидая, как всегда, опаздывающий поезд, жена будет сидеть за рулем машины и убивать время вязкой носков. Она злится и походит на капризную ученицу начальной школы. Пока она нервно поглядывает на часы, поезд медленно подтягивается к перрону. И вот уже Дональд спешит к ней через платформу, как бы извиняясь за свое опоздание и теряя на ходу многочисленные пакеты.
«Прости», — говорит он, хотя его не очень интересует, получит он или не получит отпущение своего греха.
«Не мог приехать предыдущим поездом?»
«Задержали дела...»
«Но ты нашел время выпить...»
«Это одна минута, всего одна минута... Послушай, Барбара, давай остановимся у Паббсов. Ты, может, выпьешь тоже?»
«Хорошо...»
Так они останавливаются у Паббсов, чтобы выпить рюмочку аперитива. После второй порции коктейля возвращается прежнее взаимопонимание.
Дональд ворчит:
«Боже мой, я отдал бы все, чтобы так зверски не уставать на работе! Слишком изматывает...»
«А я уверена, что мы рано состарились, — огорченно произносит Барбара, глядя на блеклый плафон бара. — Ты хоть помнишь, как это здорово — быть молодым?! И что это такое, помнишь?!»
«Конечно, — кивает головой Дональд, — но мы уже старики, дорогая... И слишком долго женаты...»
...А голос молодой, сегодняшней Барбары продолжал литься из темноты:
— Когда меня били мальчишки, мать учила: «Сделай пальцы так...» И просила сжать их в кулак. «Не могу», — пищала я. «Сожми кулак, тебе говорю!» — командовала она. Я пыталась кричать громче, тогда она сжимала в кулак свои пальцы и била меня по спине.
Непонятно, почему мать надумала сделать из меня малолетнюю кинозвезду. И она сразу же перешла от планов к делу. В три года устроила в школу мисс Лакальм «Танцы, акробатика». В четыре года меня так натаскали, что Лакальм решила выпустить на сцену. Это было счастливое время для матери, тяжелым трудом зарабатывавшей деньги, чтобы дать мне возможность учиться и выступать в клубах перед местными театралами.
Но материнская иллюзия оказалась недолговечной. Я научилась читать. От букваря перешла к чтению наклеек на бутылках и объявлений в троллейбусе. Наизусть выучивала некоторые из них, хотя зачастую не понимала смысла. Например, вот такое: «Треть вашей жизни — значит ли она для вас что-нибудь?! Тогда купите нашу кровать! Она вам будет стоить в ночь не дороже чашки кофе, если вы проживете сто лет. Неужели вы не можете позволить себе еще одну чашку кофе?!»
Барбара тихо смеется в темноте.
— Наконец мать, — вновь заговорила Барбара, — застала меня ночью за чтением книги в кровати.
«Бог мой! — вскричала она, обращаясь к самому высокому авторитету, который никогда не признавала. — Читает! Сидит и читает!»
Слезы заполнили ее глаза, и она выбежала из комнаты. А через минуту предъявила ультиматум: «Чтение или уроки танцев!»
Ее лицо исказило выражение растерянности, огорчения и, наконец, невыносимой муки, когда я сказала: «Чтение».
Как-то в субботу тетушка Маргарет сказала матери:
«А может, и к лучшему, Кэтти, что она начала читать. Ей уже семь, уродлива, два передних зуба потеряны. Она далеко не «звезда», не Ширлей Темпл».
«Ладно, — сказала мать, — но она ведь может быть Джейн Видерс!»
И чем старше я становилась, тем чаще возникали такие споры и разыгрывались громкие сцены. Лишь перед самым моим поступлением в высшую школу мы начали немножко понимать друг друга...
«...Мы научимся прекрасно понимать друг друга. — Дональд думал о своем, словно Барбара рассказывала о своей жизни не для него. И хотя он мог подробно повторить рассказ Барбары, он трогал его куда меньше, чем рисуемая в воображении перспектива семейной жизни. — Мы будем часто принимать гостей. Воскресный визит Джонсонов и Уотсонов будет затягиваться до вечера. Они порядком устанут, изрядно подгуляют. Даже Барбара выпьет три полных, круглых, как шар, фужера».
Страдая одышкой и чрезмерным весом, Дональд тем не менее подумывает о дне, когда они с соседом смогут сразиться на теннисном корте. Он будет играть с десяти до полудня и будет доволен своей игрой. Он забудет, что его противник, такой же ожиревший и вышедший из формы игрок, как и он сам.
«А как насчет пивка, Дональд?» — спросит соперник в конце последнего сета.
«Нет, спасибо. Я должен принять холодный душ. Хочу сбросить немножко веса...»
«Кружка пивка не помешает...»
После шестой кружки Дональд пойдет домой. У него аппетит, как в дни былых тяжелых тренировок, когда он играл за «Манчестер Рейнджерс». По дороге он решит, что неплохо бы поиграть с сыном и соседскими детьми. Отец, он знает, должен проводить время со своим сыном.
Вдруг он замечает, что Ричард не особенно хорошо координирован в движениях. Плоховато бежит, еще хуже прыгает. Легко теряется в простейшей игровой обстановке. Быстро устает и садится отдыхать.
Дональд, расстроенный, идет в дом, чтобы посоветоваться с женой. Он спрашивает, когда мальчик в последний раз был у врача.
«Месяц назад... А почему ты спрашиваешь?»
«Он бежит, как старик. Очень быстро устает и совсем не интересуется спортом. Ведь мы-то с тобой интересовались!»
«Таков возраст! Ребенок сейчас растет!»
«Конечно, растет, — огорченно соглашается Дональд, — но он какой-то подавленный».
«Не больше, чем все дети... Со временем пройдет».
«Возможно. Но когда я был в его возрасте...»
«Когда ты был в его возрасте, ты бегал в школу за три мили, а по вечерам еще торговал газетами. Я знаю, как тяжело было раньше. Но наши дети совсем не должны делать то, что делали мы. И ты серьезно хочешь, чтобы Дика осмотрел врач?»
Тихий голос Барбары действовал на Дона усыпляюще. Он выпустил ее руку и осторожно повернулся набок.