Мир до и после дня рождения

Шрайвер Лайонел

На прошлой неделе она наткнулась на электрические ножницы и вспомнила о том единственном разе, когда стригла его сама. В этом было нечто необъяснимо чувственное, интимное, животное, похоже на то, как самка шимпанзе очищает от мусора шкуру своего самца. Она так увлеклась тогда, что он не выдержал. Стрижка получилась слишком короткой спереди, и он заявил, что в следующий раз отправится к цирюльнику-алжирцу на Лонг-Лейн. Машинка для стрижки стала символом неудачного эксперимента и испорченного на вторую половину дня настроения. Немного смысла в том, чтобы включать сейчас этот прибор — он действовал на нее как скорая сексуальная помощь —

лишь только для того, чтобы убедиться, что можно с ностальгией вспоминать и плохое. Она положила голову на большой дубовый стол — в этом тоже мало смысла, — в то утро он не забрал с собой компьютер, значит, не знал, что не вернется. Склоняясь лбом к столу, как делают мусульмане во время молитвы, она гладила его рукой, как любимую собаку. Но потом стало совсем поздно. Это было еще до того, как у нее закончилась водка.

Она удивлялась тому, что гнев так и не поселился в ее душе, но понимала, что он еще больше измотал бы ее. Кроме того, она ни на секунду не сомневалась, что Лоренс не получал удовольствия от своих уловок. Возможно, он мог бы переломить себя и заинтересоваться этим — заинтересоваться самим собой, — но Лоренсу была больше свойственна страсть к страданиям, чем к удовольствиям. Более того, необходимость принимать участие в ее судьбе была частью его самого. Несколько раз она предпринимала попытки продолжить начатое в постели. Раз или два предлагала заняться любовью лицом друг к другу, глядя в глаза. Она расспрашивала его о сексуальных фантазиях. И все же она недостаточно старалась. Боялась? Но чего? Она слишком ленива. Ей не справиться с той знойной красоткой из «Блю скай». Не будь это Бетани Эндерс, на ее месте оказалась бы другая, например пустоголовая секретарша, потому что, как выяснилось, Лоренсу нравилось заниматься сексом лицом к стене не больше, чем ей. Лоренс тоже скучал по поцелуям. Благодаря связи с Бетани он стал менее добродетельным, но зато более амбициозным.

Исчезнуть, не сказав ни слова, было жестоко, и это также давало ей повод злиться. Он даже не позвонил вскоре и не извинился. Она все понимает. Лоренс заигрался в «плохого мальчика». Но по сути своей он человек высоких моральных принципов. Следовательно, единственное, что он сейчас переносит с трудом, — собственную неправоту. Он смог бы посмотреть в глаза ей, но не может видеть себя. Он трусит.

Ирина пытается разобраться и в своих чувствах. К третьему бокалу и пятой сигарете ей становится понятно, что практичные поступки Лоренса говорят сами за себя. Вскоре ей предстоит задушить это чувство в зародыше и понять, как поступить.

Еще кусочек сыра «пор-салю». Несомненно, лучшим средством утоления голода в это время дня стал бы попкорн. Даже будучи слегка нетрезвой, она сможет приготовить это низкокалорийное блюдо с высоким содержанием клетчатки за пять минут. Десятки приправ манят с полки со специями. Однажды она уже пыталась побороть себя. Ароматы специй напоминали благоухание свадебного букета, вид пустой миски заставил ее расплакаться. В шкафу хранятся четыре мешка зерен, и в какой-то момент она их непременно выбросит. Слегка шатаясь, она проходит и выключает телевизор, запирает дверь на цепочку, чуть убавляет мощность отопления. Эти привычные действия, включая чистку зубов, уже не кажутся ей чем-то обыденным.

Проснувшись, она смотрит на немытые бокалы с недопитым виски и на нож в раковине и ощущает неприятный вкус во рту. Отопление

работало всю ночь на полную мощность, и теперь в квартире жарко, как на раскаленной сковороде. Разум подсказывает ей вернуться в постель и приходить в себя, начав с нуля, как пережившему инсульт больному, которому надо учиться произносить слова «погода» и «ведро».

Под зимним одеялом становится жарко, она подумывает заняться мастурбацией, но отказывается от этой идеи. У нее больше не осталось фантазий. Эта странная, непостижимая, приносящая боль мысль превращает сексуальное удовлетворение в источник зла.

Не вникая в смысл, она перелистывает насколько страниц книги «Искупление» Пэна Макьюэна. Как следствие, продуктивность сегодняшнего дня равняется нулю. Прогулка в Хэмпстед-Хит оказывается бесполезной и омраченной нарушениями зрительного восприятия: она принимает экскременты за свернутый коричневый листок, а мусор за белые полевые цветы. В такой день она должна испытывать к себе отвращение, но она не может. Она довольна. Так или иначе, еще один день закончен.

12

— Представляешь, я только сегодня познакомилась с родителями Рэмси, — сказала Ирина и посмотрела на бокал вина, который держала в руке. — Очень приятные люди — настоящие британцы, хорошо воспитаны. Но знаешь, самое удивительное, что их манера говорить совсем не такая, как у Рэмси. Никакого акцента Южного Лондона, ничего похожего. Четкое произношение, как у ведущих на Би-би-си. Отец профессор истории в колледже Голдсмит. Думаю, он ничем не хуже Паксмана.

— Так у Рэмси приобретенный акцент?

— Ну, не думаю, что специально, скорее непроизвольно.

— Да, конечно, — кивнул Лоренс. — В снукере ему не помогли бы манеры и речь Джерими Паксмана.

— Знаешь, что больнее всего? Мне кажется, для Рэмси было бы важнее, чтобы они пришли на его финал на чемпионате мира, а похороны могли бы и пропустить.

Их любимый ресторан находился рядом с церковью, и после церемонии они с Лоренсом зашли в клуб «Гасконь» выпить по стаканчику. В противном случае Лоренс просто бы сбежал; он по-прежнему ненавидел массовые мероприятия. Значит, у нее есть шанс уговорить его присутствовать на поминках, которые пройдут ближе к вечеру.

— Ты уверен? — с нажимом спросила она. — Там будут все звезды снукера: Стивен Хендри, Ронни О’Салливан, Джон Пэррот.

— Нет, — покачал он головой. — Я не член семьи и не близкий друг; буду чувствовать себя неуютно.

Она была рада уже тому, что он пришел на похороны. Рэмси был бы тронут.

— Как ты считаешь, в чем здесь дело? — спросил Лоренс. — Родительское противостояние?

— Полагаю, они предупреждали Рэмси, что он сломает себе жизнь, если бросит школу и посвятит себя снукеру. Потом тридцать лет смотрели на него по телевизору. Некоторые люди не могут смириться с тем, что были не правы. Тебе, должно быть, это понятно. Ты ведь сам такой.

— Эй, а вспомни Джуд?

Ирина рассмеялась. Она ощутила непривычную легкость и вспомнила, что последнее время у нее не было поводов для смеха.

— Да уж! Просто прима драматического театра! Как она рыдала. Глядя на нее, можно было подумать, что она вдова, а не бывшая жена, бросившая его восемь лет назад.

— Стерва, — сказал Лоренс с той интонацией, которая раньше ее раздражала, а теперь ласкала слух. — Как это низко — использовать похороны для того, чтобы привлечь внимание к себе. Послушай, ты не хочешь перекусить?