Мир Гаора
Шрифт:
Мать уже начала раздавать кашу, а Рыжего всё не было. К столу не опаздывали. Плохо парню, конечно, но чтоб на еду не пришёл... И остальные не начинали есть, поглядывая на миску с воткнутой в кашу ложкой перед пустотой.
– Ой, - сказал кто-то, - как покойнику на помин поставили.
Бледный Зуда - с ним весь день никто не разговаривал - совсем съёжился, не решаясь поднять глаза. Одна из девчонок вдруг сорвалась с места, схватила миску Рыжего
– На! Жри! Чтоб его кусок тебе поперёк глотки твоей поганой стал!
– выкрикнула она и выбежала из столовой.
– А чего она?
– удивлённо спросил Тукман.
– Ешь давай, - ответил Старший, - какой с тебя спрос.
Зуда сидел неподвижно, не смея взять ложку, да и остальные ели как-то неуверенно. Не было слышно обычной трескотни и смеха за женским столом. Только Тукман радостно молотил кашу, поглядывая на стоящие перед Зудой миски.
– Ой, - вдруг влетела в столовую та самая девчонка, - ой, Мамушка, он лежит и не кричит даже. Я его тронуть побоялась...
– Цыц, - встала Мать.
– Садись и ешь, стрекотуха. Старший, Матуха, пошли.
Старший воткнул ложку в недоеденную кашу и встал.
– Все ешьте, - бросила Мать через плечо, выходя из столовой.
Но хоть звала она из мужчин только Старшего, сорвался следом за ней Плешак, на ходу бросив соседям:
– Напарник он мой.
За Плешаком, разумеется, Булан, Зайча и Полоша как соседи, И в мужскую спальню они вошли целой гурьбой.
И сразу увидели его. Он лежал на полу возле койки, раскинув руки, в одном белье и часто мелко дышал, вскрикивая при попытке вздохнуть. Мать наклонилась над ним, осторожно похлопала по щеке.
– Рыжий, очнись, Рыжий.
Он словно не услышал её.
– Никак оммороком вдарило?
– неуверенно предположил Плешак.
– Да как бы не хуже, - ответила Матуха, отодвигая Мать и присаживаясь на корточки рядом с распростёртым телом.
Она осторожно положила ему руку на грудь, нащупывая ладонью сердце. Он застонал, не открывая глаз. Матуха подняла голову, снизу вверх посмотрела на Мать.
– Решай, Мать, вытаскиваем, али пускай?
– Да как это пускай?!
– даже взвизгнул Плешак, - парень за всех можно сказать, да за чужую глупость...
– Заткнись, Плешак, - остановила его Матуха.
– Не Тукман же ты. Решай, Мать.
– Воду просить будем?
– задумчиво спросила Мать, глядя на Матуху.
– Больше здесь некого. А парня жалко. Ни за что попал.
– Давай, - кивнула Мать и повернулась к мужчинам.
– Попробуем вытащить его. Делать всё будете по нашему слову.
Мужчины кивнули.
– Сейчас разденем его, - встала Матуха, - и на койку пока положим. Где его?
– Вона, верхняя, - показал Полоша.
– Видно лечь хотел и упал.
– Говоришь много. Пока к тебе положим. Помогайте, мужики.
Старший и Полоша, отодвинув женщин, подняли тяжёлое тело и положили ни койку Полоши.
– Разденем мы его сами, - командовала Матуха, - Плешак, воду горячую из всех кранов в душевой пусти.
– И есть идите, - строго сказала Мать.
– Старший, скажешь там.
Матуха и Мать вдвоём наклонились над неподвижным телом и стали его раздевать. Он не сопротивляясь, тихо стонал.
– Уж не знаю, за что и тронуть его, - вздохнула Мать, - смотри, Матуха, кудри развились.
– Одеяло его возьми, - ответила Матуха, - прикроем его пока, - и осторожно погладила прилипшие к бледному лбу тёмно-рыжие прядки.
– Нет, Мать, молод он для Ирий-сада, не пущу!
– Как скажешь, - ответила Мать, бережно, чтоб мягче легло, накрывая обнажённое тело одеялом, - тут ты главная. А синяков-то нет. И не распухло нигде.
– Внутри они у него, - ответила Матуха, - изнутри и пухнет, оттого и есть не мог. Пошли, Мать, до отбоя успеть надо.
Столовая встретила их настороженно выжидающим молчанием.
– Всем есть и быстро выметаться, - скомандовала Мать.
– Маманя, посуду пусть без тебя моют. Мужики, где хотите, но чтоб его не трогать и в мыльную, пока не скажем, не заходить. Старший, за Тукманом следи, с него и не то станется.
– Я пригляжу, - сказал Тарпан.
– Раньше приглядывать надо было, - отрезала Мать, - ну да что теперь.
Ели все быстро, без обычных смешков и разговоров. И из-за стола встали, не благодаря Мать, только молча кланяясь.
В спальню мужчины заходили осторожно и, косясь на койку Полоши, рассаживались по своим, сбиваясь в компании земель и бригад. Зуда сидел на своей койке, и вокруг него было пусто: ближайшие соседи пересели к другим. И говорили все тихо, полушёпотом. Даже Махотка не пошёл, как обычно, в коридор зубоскалить с девками, а смирно сидел рядом с Мухортиком, и так щуплым, а сейчас словно истаявшим от страха и ожидания.
Матери вошли все вместе, вшестером, все с распущенными волосами в одних белых рубашках-безрукавках. Тукман открыл было рот, но Тарпан быстро пригнул его голову к своим коленям.