Мир Гаора
Шрифт:
– Не смотри, нельзя, - шепнул он.
Тукман послушно зажмурился. Остальные, сидели неподвижно, отводя глаза.
Матери подошли к койке Полоши, сняли одеяло, дружно подняли и поставили на ноги бессильно обвисающее тело. Окружив, поддерживая, подпирая его своими телами, повели в душевую.
Когда за ними закрылась дверь, Старший перевёл дыхание.
– Так, мужики, не шуметь и не заходить. А в остальном, что хотите.
– Знаем, - откликнулся
– Давай в чет-нечет играть.
– Давай, - согласился Тукман, очень обрадованный таким предложением. Обычно с ним никто играть не хотел.
Сквозь боль и беспамятство Гаор чувствовал, что его трогают, но не то что оттолкнуть эти руки, даже закричать не мог, силы не было, он как истаивал, растворялся в затопляющей его боли. Остатки сознания как лоскуты снега в горячей воде, сейчас растают, и ничего уже не будет, ни боли, ничего... Умирать не больно... пока болит, ты живой, скоро боль кончится, осталось немного... надо потерпеть, немного потерпеть...
Над ним зазвучали голоса.
– Потерпи, парень...
– Кладём его...
– Ох, сволочь какая, что сделал...
– Руки клади...
Жарко, как же жарко, нечем дышать...
Широко раскрытым ртом Гаор хватал влажный горячий воздух, и не мог вдохнуть, протолкнуть застрявший в даже не в горле, а в груди комок.
Чья-то ладонь мягко касается его лица и волос. Это было, когда-то было... Он со стоном открывает глаза. Горячий белый туман, и в этом тумане странные белые фигуры. Женщины? Но почему они... такие?
– Как звать тебя?
– Рыжий, - стоном вырывается из сразу пересохшего горящего рта.
– А раньше как звали?
Раньше это до рабства? Зачем это?
– Гаор... Гаор Юрд...
– Нет, нельзя, не придет Мать-Вода на такое.
– Да уж, не имя, карканье воронье.
Звучат странные непонятные слова, чьи-то руки гладят, растирают ему ступни и кисти, почему-то становится легче дышать.
– Материно имя назови, как мать звала?
Женское лицо склоняется над ним, светлые прозрачно-серые глаза, как тучи на осеннем небе, глядят строго и ласково.
– Не помню...
– отвечает он этим глазам, - ничего не помню.
– Неужто матерь родную забыл?
– Мне запретили помнить...
– Сколько ж было тебе, как забрали?
– Пять...
– Сиротинушка значит,
– Ни матери, ни отца...
– На Рыжего звать будем.
– Не на карканье же это.
И протяжное монотонное пение, непонятные слова...
– Мать-Вода, Рыжего мимо бед пронеси, ты льдом крепка, ты паром легка, приди, Мать-Вода, пронеси мимо бед, не виноватый он в бедах своих...
Руки, гладящие, растирающие ему грудь... Вдруг комок исчезает, и он с всхлипом втягивает в себя воздух.
– Пришла, Мать-Вода
– Вижу, поворачивайте, там вся боль...
Его поворачивают на живот, и те же руки ложатся на его спину. Он вздрагивает, обречённо ждёт боли, но боли нет, она далекая, слабая, но опять становится тяжело дышать.
– Матуня, холодянки ему под лицо поставь.
– И виски смочи.
Прямо у лица прохлада, он, не открывая глаз, тянется к ней, окунает лицо в холодную воду.
– Смотри-ка, не захлёбывается, приняла его вода.
– Пить ему не давай, сердце зайдётся.
– Знаю. Ты не пей, Рыжий, нельзя, дай я тебе виски смочу.
Прохлада отодвигается, но маленькая рука смачивает ему виски, обтирает лицо, и он шевелит губами в беззвучной благодарности.
– Рыжий, Рыжий,- зовут его.
Он с трудом открывает глаза, разрывая слипшиеся от выступивших и мгновенно высохших слёз ресницы. И видит прямо перед собой лицо Матуни, но... но что не так?
– Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-Вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.
– Матуня, ему сильнее надо, - говорит над ним голос Матери.
– Рано ему Мать-Воду звать, - строго отвечает Матуня, - это в самый раз будет. Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-вода, обмой меня...
Он послушно шевелит губами, выговаривая непонятные слова, и не сразу замечает, что его шёпот уже не отзывается болью в теле, что руки на его спине и ягодицах всё сильнее разминают, месят его тело, а боли нет, что он уже почти свободно дышит. Он вдруг осознаёт, что это душевая, он лежит на скамейке, а жарко от горячей воды, что бьёт из всех открытых до отказа кранов, а перед ним Матуня держит маленький пластиковый тазик с холодной водой. Он пытается высвободить руку - они почему-то как-то странно подвернуты у него под тело - и дотянуться до воды.
– Ну, вот и зашевелился, - смеется Матуня, - ты лежи, Рыжий, я подам.
Она окунает руку в воду и обтирает ему лицо, смачивает виски. Но... но Матуня голая. Что это? Его вдруг поворачивают на спину. Боли нет, но он видит вокруг себя матерей, всех шестерых, и они голые, что это? Что они делают? Он пытается прикрыться, но они властно убирают его руки.
– Промеж ног бил?
– спрашивает Матуха.
– Да, - отвечает он, зажмурившись.