Мир на продажу
Шрифт:
Нацепив колечки
Прилетел зелёный блум
На горячей печке!
Поэт, замерев, обалдело смотрел на меня.
– Что это?
– спросил он, выйдя из ступора.
– Стихи.
– Разве это стихи?!
– Конечно. Даже рифма есть. И ты их прочтёшь публично.
– Ведь ничего не понятно!
– возмутился Ант.
– На каком это языке?
– На твоём родном. В этом вся и соль: стихи должны выглядеть странными, туманными, - растолковал я недогадливому поэту.
– Объясни всем, что в них есть сокровенный смысл, понятный только избранным. Тех, кто будет
– Не могу же я всех обозвать животными! А они все будут хаять...
Я глянул на него снисходительно:
– Эх, Фил, Фил! Я тебе гарантирую, что не все. Творческие люди вроде тебя страшно боятся показаться некомпетентными, не разбирающимися в истинной поэзии, за которую ты выдашь эти "стихи". Вот такие тебе подобные будут по крайней мере помалкивать.
В Сквере Творчества, когда мы туда перепухнули, уже собралось десятка три поэтов. Они читали стихи о покорении вершин, изобретении новой онтроники и силе человеческого духа.
– Привет, Ант!
– дружелюбно поздоровалась знакомая рыжая девушка, за которой неотрывно следовал молодой атлет.
– Написал что-нибудь? Давай, почитай, просим!
– Просим, просим!
– зашумела толпа поэтов. Ант тут, видимо, выступал в роли мальчика для битья, судя по снисходительным улыбкам поэтов.
Перед Антом расступились, и он взобрался на возвышение в центре сквера. Тряхнув длинными волосами, он с поэтическим подвывом вдохновенно прочёл ту галиматью про "валалум", которой я научил его час назад. Слова он, разумеется, переврал, но эффект был достигнут. Толпа поэтов в замешательстве замерла. Кто-то неуверенно хихикнул, но тут же замолк. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я громко зааплодировал в гордом одиночестве, продрался сквозь толпу, вскарабкался на возвышение и порывисто пожал руку поэту.
– Дорогие друзья!
– пафосно обратился я к толпе.
– Нам с вами довелось жить в счастливую эпоху! Эпоху рождения нового направления в поэзии! Мы стали свидетелями зарождения сумбуризма!
– Но ведь это чушь!
– выкрикнула из толпы рыженькая.
– Это не стихи!
В поисках поддержки она оглянулась на атлета, и тот расправил плечи. Я с показным сожалением глянул на парочку и обратился к девушке:
– Девушка! Вы хотите быть преградой настоящему искусству? Откуда вы знаете, какой должна быть настоящая поэзия? Вы ведь свободные личности, - воззвал я к толпе, - а для полёта творческой мысли не должно быть ограничений, правил и преград. Сколько известно случаев в истории, когда творцы, не понятые толпой, умирали в неизвестности. И лишь через сотни лет потомки понимали, что загубленные таланты творили шедевры!
– Причём тут шедевры!
– не сдавалась рыжая.
– Это же набор звуков, а не шедевр!
Но куда этой коммуноидной девахе тягаться с дилапером, который по демагогии получал в университете одни пятёрки!
– Да, действительно, кому-то так может показаться. Обезьяне вообще любые стихи покажутся набором звуков, - сказал я под неуверенные смешки, - но это не значит, что стихи плохие. Дело в обезьяне.
Я заметил, что атлету не понравилось сравнение девушки
– Про обезьяну я, разумеется, образно.
В ожидании поддержки я обвёл глазами поэтов и заговорил громче:
– Но ведь мы - не обезьяны. Мы должны смотреть в будущее. Сумбуризм - это наиболее естественное направление в поэзии, ибо сам космос возник из хаоса, сумбура. Так и в стихах Анта, в сумбурных на первый взгляд звуках, я ощутил свежее дыхание грядущего. Я увидел грандиозные картины покорения Вселенной, родные росистые зори, милые цветущие луга и журчащую речку, текущую среди густых трав.
На мужественном лице атлета я прочёл сомнение:
– Правда, Леда, что-то в этом есть...
– пробормотал он, обращаясь к рыжей.
– Вроде как речка...
– Да что ты понимаешь, Лим!
– рассердилась девушка, почему-то не услышав в "валалуме" росистых зорь.
– Какая речка?! Набор звуков нам пытаются преподнести как новое направление в поэзии!
Но к моему великому удовлетворению на лицах некоторых поэтов я прочёл сомнение. Они усиленно искали рациональное зерно в прочтённой ахинее. Мощная штука - синдром поиска глубинного смысла. Свойственный интеллигенции, он заставляет искать потаённый смысл в любой абракадабре.
Закончив выступление, я спустился с возвышения и перевёл дух. Ко мне немедленно подскочил моложавый человек с такими хитрыми глазами, что я вторично обрадовался. Типаж прощелыги, как и диссидента-неудачника, для дилапера - тоже находка.
– Я - Герт, - преставился он, не глядя в глаза.
– Визунист. Очень сегодня интересная новость получится!
Он от радости потирал ладошки. Мне стало ясно, что визунист - это вроде нашего журналиста, формирующего новостную ленту в визуне.
– Заголовок нужен броский, - посоветовал я.
– Что-то вроде "Скандал в Сквере Творчества" или "Непонятый гений бьёт первым".
– Замечательно! Я подумаю, забредыш, - пообещал Герт, вдохновившись. Интересно, как тут с первого взгляда определяют, что я - из другого мира?
К нам подошёл раскрасневшийся от лёгкого скандала поэт, и визунист обратился к нему:
– Ты молодец! Сенсация! Мне страсть как надоело писать об открытии новой выдумницы, показателях матэргостаний и прочей тоски. А тут - взрывная новость! Потрясающая!
– Надо обязательно сообщить, - поддержал я визуниста.
– Люди жаждут свежего, нового. Это и есть выражение свободы слова.
Немного подумав над этой фразой, визунист восторженно выдохнул:
– Как это верно сказано! Свобода слова!
– Люди рождены свободными, - подлил я масла в огонь.
– Свобода творчества, свобода визунистская, свобода мыслить и дышать...
На непривыкшего к дилаперскому словоблудию визуниста эти слова подействовали как глоток энергетического напитка. Он прямо взвился в воздух от восторга. Герт рвался с места, чтобы скорее умчаться публиковать скандальную новость, но я не мог просто так отпустить такого нужного человека. Мне страшно нужен свой человек в сфере массовой информации, чтобы капать на мозги аборигенов. Мы договорились сосмыслиться в ближайшее время.