Мир на Земле

Лем Станислав

Может быть, их сдержанность была продиктована не отсутствием средств, а стратегическим расчетом. Если разобраться, на Луне до сих пор еще ничто не нападало на разведчиков, будь то автоматы или люди. Они уничтожали себя сами, первыми применив оружие, когда стреляли в собственные отражения. Получалось, что мертвые обитатели Луны решили держать оборону. Такая тактика определенное время могла себя оправдывать. Дезориентированный противник со стратегической точки зрения находится в худшем положении, нежели тот, который уже знает, что на него нападают. С таким трудом обдуманная доктрина неведения как гарантия мира оборачивалась издевкой и опасностью для ее изобретателей.

Наконец Вивич отозвался. Третий комплект микропов добрался до меня невредимым. Я снова появился на экранах. Быть может, подумал я, онипросто хотели ослепить базу на время игры в фата-моргану. Впрочем, я терялся в догадках. В конце концов даже простое подслушивание земных радиопередач должно было доносить до Луны вести о растущем на Земле чувстве опасности. Панические настроения, подогреваемые значительной частью прессы, передавались не только общественному мнению, но и правительствам. Однако все понимали, что, если возобновить создание термоядерных ракет для удара по Луне, это одновременно будет означать конец мира на Земле. Поэтому либо вот-вот должен был осуществиться удар, направленный на человечество, либо на Луне творилось что-то совершенно непонятное. Вивич вызвал меня снова, чтобы предупредить о начале массированной бомбардировки микропами. Они должны были прилетать группами, волна за волной, не только с моего корабля, но и со всех четырех сторон света – наши решили пустить в ход резервы, складированные под Сферой Молчания. Я и не знал, что они там есть. Я уселся посреди мертвой пустыни и, немного откинувшись назад, уставился в черное небо. Корабля я видеть не мог, но увидел микропы, небольшими блестящими облачками мчавшиеся и сверху, и от горизонтов. Часть повисла надо мной, поднимаясь, колеблясь и поблескивая, словно рой золотистых мушек, беззаботно резвящихся на солнце. Другие, образующие как бы тылы, можно было увидеть, лишь когда какая-нибудь из неподвижно светящихся звезд помигивала и на мгновение угасала, заслоненная облаком моих микроскопических стражей. На Земле меня видели на всех экранах сверху, анфас и в профиль. Надо было встать и отправляться дальше, но меня охватила полнейшая апатия. Медлительный, неуклюжий в своем тяжелом скафандре, я был в противоположность микропам прекрасной целью даже для стрелка с бельмом. Почему, собственно, я со своей вынужденной медлительностью должен был

быть, так сказать, передовой частью разведки? Почему микропы не могли стать моими летучими разведчиками? База согласилась. Мы изменили тактику. Рои золотистых комаров поплыли надо мной широким фронтом к лунному Уралу.

Я шел, внимательно оглядываясь по сторонам. Находился я на плоской волнистой равнине, среди бесчисленных маленьких кратеров, засыпанных почти по края. В одном из песка торчало что-то вроде толстой засохшей ветки. Я взялся за нее и потянул так, словно вырывал из грунта глубоко вросший корень. Помог себе маленькой саперной лопаткой, которую носил притороченной сбоку, и из-под сыпучего песка выглянуло покореженное жаром железо. Это мог быть остаток одной из многочисленных примитивных ракет, которые разбивались о скалы еще в начале освоения Луны. Базу я вызывать не стал, зная, что благодаря микропам они видят мою находку. Я продолжал тянуть странно перекореженные прутья, пока не показалась более толстая ножка, а под ней не блеснул более яркий металл. Все выглядело не очень многообещающе, но коли уж я взялся за корчевку, то продолжал тянуть все сильнее, не опасаясь, что одна из острых проволок проткнет скафандр, потому что я обходился без воздуха, иначе говоря, разгерметизация мне ничем не грозила. Однако что-то вдруг изменилось. Сначала я не сообразил, почему мне трудно удерживать равновесие. Но тут почувствовал, что мой левый ботинок, словно клещи, прихватили плоские и выгнутые наподобие подков зажимы. Я попытался его вырвать, решив, что запутался сам, но зажимы держали крепко, и даже острие лопатки не могло их раздвинуть.

– Вивич на месте? – спросил я. Он ответил спустя три секунды. – Похоже, они поймали меня, словно барсука, – сказал я. – Очень похоже на капкан.

Положение было глупейшим. Я попался в примитивную ловушку и не мог из нее выбраться. Микропы, словно взбудораженные мухи, окружили меня, а я дергался, как паралитик, пытаясь высвободить ногу из захлопнувшихся челюстей капкана, в которых ботинок сидел, как в тисках.

– Возвращайся на борт, – предложил Вивич, а может, кто-то из его ассистентов – голос был вроде бы другой.

– Если из-за этоговсякий раз бросать дистантников, то недалеко же мы продвинемся, – сказал я. – Надо перерубать!

– У тебя есть карборундовая пила.

Я отстегнул прикрепленный к бедру плоский футляр. Действительно, в нем была миниатюрная дисковая пила. Я подключил ее к скафандру и наклонился. Из-под вращающегося диска брызнули искры. Челюсти, державшие ботинок, уже начали раскрываться, разрезанные почти до конца, когда я почувствовал ногой через материал ботинка нарастающее тепло. Напрягшись, я вырвал ногу из захватов и увидел, что металлическое утолщение, похожее на большую картофелину, из которого выступали корневидные прутья, раскаляется, словно от невидимого пламени. Белый пластик ботинка уже почернел и лущился от жара. Я сделал последнее усилие и, неожиданно освободившись, отлетел назад. Меня ослепила кустистая вспышка, я почувствовал резкий удар в грудь, услышал, как трещит пустой скафандр, и на мгновение погрузился в непроницаемую тьму. Не потерял сознания, просто меня окружил мрак. Спустя мгновение я услышал голос Вивича.

– Тихий, ты на борту. Отзовись! Первому дистантнику каюк!

Я заморгал. Сидел я в кресле, опираясь о подголовник, со странно подогнутыми ногами и держался за грудь там, где секунду назад почувствовал резкий удар. Собственно, боль, как я только сейчас сообразил.

– Это была мина?.. – спросил я удивленно. – Мина, соединенная с самозахватом? Неужто ничего поинтереснее они придумать не могли?

Я слышал голоса, но со мной не разговаривал никто. Кто-то спрашивал о микропах.

– Нет изображения, – сказал какой-то другой голос.

– Не понял. Всех уничтожил взрыв, что ли?

– Это невозможно.

– Не знаю, возможно или нет, но изображение – тю-тю!

Я все еще глубоко дышал, словно после долгого бега, всматриваясь в диск Луны. Весь кратер Фламстид и равнину, на которой я так глупо потерял дистантника, можно было прикрыть одним ногтем.

– Что с микропами? – проговорил я наконец.

– Не знаем.

Я взглянул на часы и удивился: почти четыре часа я провел на Луне. Приближалась полночь по корабельному времени.

– Не знаю, что думаете вы, – сказал я, не скрывая зевоты, – но с меня на сегодня достаточно. Иду спать.

VI. Вторая разведка

Проснулся я отдохнувшим и тут же вспомнил события прошедшего дня. После хорошего душа всегда думается лучше, поэтому я настоял на том, чтобы иметь на борту туалет с настоящей водой, а не влажные полотенца, которые нищенски заменяют воду. Правда, о ванне нечего было и мечтать. Вместо нее у меня была емкость размером с бочку, вода била струями с одной стороны, а с противоположной ее всасывал сильный ток воздуха. Чтобы не задохнуться под слоем воды, растекающейся в невесомости по всему телу и лицу, перед омовениями я вынужден был надевать кислородную маску. Было весьма неудобно, но уж лучше такой душ, чем никакого. Как известно, когда построить ракету стало уж проще простого, астронавтов мучили неполадки в клозетах, и техническая мысль долго еще билась о стенку головой, прежде чем отыскала решение этой шарады. Анатомия человека трагически не годна для космических условий. Этот крепчайший орешек сгонял сон с вежд астротехников, но нисколько не волновал авторов научной фантастики, которые, словно бестелесные духи, попросту его не замечали. Ну с малой нуждой еще полбеды, правда, только у мужчин. Проблему же большой удалось разрешить, лишь использовав соответствующим образом запрограммированные компьютеры, так называемые дефекаторы, у которых была лишь одна слабая сторона: когда они ломались, возникала драматическая ситуация и тогда уж каждый – спасайся как можешь. В моем лунном модуле это, как ни странно, был чуть ли не единственный компьютер, который от начала до конца работал, как швейцарские часы, да будет мне позволено воспользоваться столь хвалебной метафорой. Умытый и освеженный, я выпил кофе из пластиковой груши, закусывая бабой с изюмом под воронкой сильного эксгаустера [47] , включенного на полную мощность, так как я предпочитал пожертвовать крошками, нежели задохнуться или подавиться изюминками. Я не из тех, кто отказывается от привычек по любому незначительному поводу. Подкрепившись как следует, я уселся в кресло перед селенографом и, посматривая на глобус Луны, принялся не без приятности размышлять, зная, что никто не станет мне навязываться в советчики, потому что я не уведомил базу о том, что проснулся, и там, конечно, думали, что я еще сплю. Зеркальный феномен и нагая девица, несомненно, представляли собою две фазы в попытке установить, ктоопустился, и, вероятно, удовлетворили того или то, что уготовило мне такой прием, ибо потом я уже мог лазить по Фламстиду, не подвергаясь ни нападению, ни искушению призраками. Капкан, который оказался миной, в этой картине сидел как бревно в глазу. С одной стороны, ониприлагают столько усилий, дабы вызвать миражи на ничейной земле, действуя на расстоянии, как того требует ее неприкосновенность, а с другой – закапывают там мины-ловушки, что, вместе взятое, выглядело так, будто я оказался перед армией, вооруженной радарами дальнего обнаружения и палицами. Правда, мина могла остаться от прежних времен, а ни я и никто другой понятия не имели, что творилось на Луне за многие годы полной изоляции. Не разрешив загадки, я взялся за подготовку следующей разведки. Вполне исправный ЛЭМ 2 был детищем фирмы «Дженерал Телетроникс» и сильно отличался от бедняги, которого я так неожиданно потерял, поэтому, прежде чем стать им, я спустился в грузовой отсек, чтобы осмотреть его как следует. Это, насколько я понял, был силач из силачей, такие толстые у него были ноги и руки, соответственно – широкие плечи, тройной панцирь, глухо загудевший, когда я постучал по нему пальцем, а кроме визиров в шлеме у него было шесть дополнительных глаз на спине, на бедрах и на коленях. Чтобы общелкать конкурентов, запроектировавших первого ЛЭМа, «Дженерал Телетроникс» снабдила свою модель двумя системами специальных ракетных комплексов: кроме тормозных, отбрасываемых после посадки, у бронированного атлета были намертво закрепленные дюзы в пятках, под коленями и одна даже между ягодицами, что должно было – как значилось в инструкции, полной самовосхваления – обеспечивать равновесие и, кроме того, позволяло производить восьмидесяти– или сташестидесятиметровые прыжки. Вдобавок ко всему панцирь блестел, как чистая ртуть, чтобы с него соскальзывал луч любого светового лазера. Я в общих чертах помнил, сколь распрекрасен этот ЛЭМ, но не скажу, чтобы меня очаровал его осмотр, ибо чем больше визиров, глаз, индикаторов, дюз, вспомогательных приспособлений, тем большего внимания они требуют, а у меня, человека вполне стандартного, было не более конечностей и органов чувств, чем у любого другого. Вернувшись в кабину, я для пробы включился в этого дистантника, и встав им, а вернее, уже собой, на выпрямленные ноги, познакомился с его безобразно сложным управлением. Кнопка, позволяющая делать большие прыжки, имела форму средних размеров пряника, из которого выходили соответствующие провода, а взять его надлежало в рот. Как же в таком случае разговаривать с базой, ежели у тебя такая, с позволения сказать, кнопка во рту? Оказывается, эластичный пряничек можно было смять пальцами, как пластилин, и вложить за щеку, а достать и надкусить лишь в случае надобности. Однако, если положение было особенно напряженным, я мог, поясняла инструкция по использованию, все время держать кнопку между зубами, остерегаясь только того, чтобы не прикусить ее слишком сильно. О том, можно ли щелкать зубами в случае неожиданного возбуждения, там не было ни слова. Я полизал кнопочку. Вкус у нее был такой, что я сразу ее выплюнул. Сдается, хотя не присягну, на земном полигоне ее чем-то мазали, скорее всего апельсиновой или мятной зубной пастой. Выключив дистантника, я поднялся на более высокую орбиту и помчался вокруг Луны, чтобы нащупать цель номер ноль-ноль-два между Морем Пены и Морем Смита, уже в меру вежливо беседуя с земной базой. Я летел спокойно, как ублаготворенное дитя в коляске, пока что-то странное не начало твориться с селенографом. Прекрасный аппарат, пока он действует. Чтобы не возиться с настоящим глобусом Луны, его заменили трехмерным голографическим изображением – вся огромная Луна потихоньку вращалась у меня перед глазами на расстоянии метра, причем прекрасно были видны рельеф, границы секторов и названия их владельцев, так что одно за другим проплывали принятые во всем мире сокращения, которыми обозначаются автомобили: US, G, I, F, SU, S, N и так далее. Однако в один прекрасный момент что-то испортилось, секторы начали переливаться всеми цветами радуги, потом оспинки больших и малых кратеров помутнели, изображение задрожало, а когда я кинулся к регуляторам, восстановилось, но уже в виде девственно белого гладкого шара. Я менял резкость фокусировки, увеличивал и уменьшал контрастность с тем результатом, что спустя некоторое время Луна появилась, но вверх ногами, а потом исчезла вовсе, и никакой силой я уже не мог заставить селенограф действовать нормально. Я сообщил Вивичу и, естественно, услышал, что я что-то не так покрутил. После моего сакраментального, повторенного десяток раз утверждения, что «у меня серьезная проблема», ибо так говорится со времен Армстронга, спецы занялись моим голографом, на что у них ушло полдня. Вначале мне велено было подняться и выйти над Сферой Молчания для того, чтобы исключить помехообразующее влияние каких-то неведомых сил или волн, направленных на меня с Луны. Когда это не помогло, они принялись проверять все интегральные и не интегральные схемы в голографе непосредственно с Земли, я же тем временем приготовил себе второй завтрак, а потом и обед. Приготовить хороший омлет в невесомости затруднительно, потому я снял шлем и наушники, чтобы мое внимание не отвлекала перебранка информатиков и телетроников со специально созванным штабом профессоров. После долгих дебатов оказалось, что голограф испорчен,и хотя было известно, какая микросхема отказала, именно ее-то у меня в резерве нет, а посему сделать ничего не удастся. Мне посоветовали поискать обычные, отпечатанные на бумаге лунные карты, липкой лентой приклеить их к экранам и таким путем выйти из затруднения. Карты я нашел, но не все. Оказалось четыре экземпляра первой четверти Луны, именно той, на которой

я уже испытал некие приключения, а остальных – ни следа. Замешательство было что надо. Мне порекомендовали искать получше. Я перевернул ракету вверх дном, но, кроме маленького порнокомикса, брошенного техниками обслуживания во время последних приготовлений перед стартом, нашел только словарь сленга американских гангстеров пятого поколения. Тогда база разделилась на два лагеря. Одни считали, что в таких условиях продолжать миссию нельзя и я должен вернуться, другие же хотели отдать решение мне на откуп. Я присоединился ко второму лагерю и решил опуститься там, где это предусматривалось. В конце концов они могли передавать мне изображение Луны по видео. Изображение было терпимым, но они как-то не могли синхронизировать его с моей орбитальной скоростью и показывали поверхность Луны, то мчащуюся во весь опор, то почти неподвижную. Что еще хуже, садиться мне предстояло на самом краю видимого с Земли диска, а потом двинуться на другую сторону, и тут возникла новая проблема. Они не могли передавать телевизионное изображение напрямую, когда корабль висел над обратной стороной Луны, впрочем, это была бы мелочь, так как передавать изображение можно было через спутники внутренней системы контроля, а они не хотели. Не хотели же по той причине, что о такой возможности как-то раньше никто не подумал, а спутники эти были запрограммированы исходя из доктрины неведения, то есть не могли ничего передавать ни с Земли, ни на Землю. Ничего. Правда, имея в виду поддержание связи со мной и моими микропами, на высокой орбите поместили так называемые спутники-троянцы, но они не были приспособлены для передачи телевизионных изображений. То есть были, но только изображений, высланных микропами. Об этом страшно много говорили, пока наконец в безвыходной ситуации кто-то не предложил устроить на базе brain storming [48] ; говоря по-простому, brain storming – это импровизированное совещание, когда каждый может выдвигать самые смелые, совершенно невероятные гипотезы и концепции, а другие стараются его перещеголять. Если говорить еще проще, то речь идет о том, чтобы плести, что кому на ум пришло. Этот brain storming длился четыре часа. Болтали ученые до одурения, страшно меня утомили, как-то невольно отклонились в сторону, и уже их интересовало не то, как мне помочь, а кто виноват, не подумав о нормальном изготовлении голографической имитации. Как обычно, когда действуют коллективно, плечом к плечу, виновного не было, они перекидывались упреками как мячом, и в конце концов я бросил свои три гроша, заявив, что буду все решать сам. Я вовсе не видел в этом лишнего риска, ибо он и без того был уже так велик, что одна дробинка ничего не меняла, кроме того, вопрос, буду ли я садиться в секторе US, SU, F, G, Е, I, С, СН или под другой буквой, носил чисто академический характер. Само понятие национальной или государственной принадлежности роботов, неведомым по счету поколением заселяющих Луну, было пустым звуком. Как вам известно, а может, и не известно, наиболее сложным при создании лунного вооружения оказалось запрограммировать его так, чтобы оно нападало только на противника. На Земле с этим никогда не было трудностей – для того существуют мундиры, опознавательные знаки на крыльях самолетов, флаги, форма касок, да, впрочем, нетрудно установить, говорит ли пленный солдат по-голландски или по-китайски. С автоматами другое дело. Поэтому возникли две доктрины под дифференциальным девизом FORF, то есть Friend or Foe. Первая рекомендовала использовать датчики, аналитические фильтры, дифференциальные селекторы и подобные диагностические устройства, вторая же отличалась выгодной простотой: враг – это кто-то другой,и тем самым все, что не отвечало должным образом на пароль, следовало атаковать. Однако никто не знал, какое направление приняла самостоятельная эволюция оружия на Луне, а значит, что там делают тактически-стратегические программы, чтобы отличить союзника от противника. Впрочем, из истории известно, что эти понятия весьма относительные. Кто очень уж интересуется, может, порывшись в метрических книгах и других документах, установить, была ли у некой особы арийская бабушка, но уже не в состоянии определить, был ли ее предком в эоцене синантроп или скорее палеопитек. Кроме того, автоматизация армий ликвидировала идеологические проблемы. Робот старается уничтожить то, на что его нацелила программа, и делает это в соответствии с методом фокализационной оптимизации, дифференциального диагностирования, а также математических правил теории игр и конфликтов, а вовсе не из-за патриотизма. Так называемая милитарная математика, возникшая в связи с автоматизацией всех видов оружия, имеет не только своих великих творцов и сторонников, но также еретиков и отступников. Первые утверждали, что есть программы, обеспечивающие стопроцентную лояльность боевых роботов, и нет такой силы, которая могла бы их перевербовать, чтобы они оказались абсолютными предателями, другие же уверяли, что таких гарантий не существует. Как всегда, когда проблемы были не по мне, я и теперь руководствовался здравым смыслом. Нет ни шифра, который невозможно было бы разгрызть, ни кода, настолько секретного, чтобы никто не мог его обратить в свою пользу, как о том свидетельствует история компьютерных преступлений. Сто четырнадцать программистов ограждали «Манхэттен чейз бэнк» от вторжения посторонних в его вычислительные средства, а потом прыткий паренек с карманным компьютером в руке, пользуясь обычным телефоном, играючи, влез в глубь секретнейшей программы и, как говорится, попереставил балансы на третью сторону. Как заправский медвежатник, который определенным, весьма драматическим образом оставляет на месте своей деятельности следы собственной личности, чтобы разъярить следственные органы, так и студент ввел в сверхсекретную банковскую программу в качестве визитки приказ: когда аудиторы начнут проверять баланс, перед каждым естьи следуеткомпьютер должен отстукать «ку-ку».Конечно, теоретики программирования не дали себя «обкукукать», а сразу же придумали другую, еще более сложную программу, которую невозможно взломать. Не помню уж, кто и с этим справился. Впрочем, сказанное не имеет отношения ко второму этапу моей смертоубийственной миссии.

47

Эксгаустер – вытяжной вентилятор.

48

мозговой штурм (англ.).

Не знаю, как назывался кратер, в который я опустился. С севера он немного напоминал Гельвеций, но с юга казался как бы другим. Я высмотрел себе вторую площадку с орбиты, причем наобум. Может, когда-то это была ничейная земля, а может, и нет. Конечно, можно было установить координаты, поиграв с астрографом и замеряя всяческие склонения, наклонения и так далее, но я предпочел оставить это на десерт и хорошо сделал. ЛЭМ 2 был гораздо маневреннее, чем я предполагал со свойственной мне подозрительностью, пытаясь, как всегда, найти былинку в глазу, но у него был один несомненный минус: климатизацию в нем можно было установить либо до упора вперед, либо на полную катушку назад. Вероятно, я как-нибудь сладил бы с постоянными перескоками от печи к холодильнику и обратно, если б речь шла просто о климатизации скафандра, но дефект не имел с нею ничего общего. Ведь я продолжал сидеть в корабле и мог блаженствовать в его умеренной температуре, но не в порядке было что-то в сенсорах этого ЛЭМа, и он раздражал мою кожу то кажущимся теплом, то холодом. Не видя другого выхода, я каждые несколько минут передвигал рычажок переключателя. Если б корабль перед стартом не стерилизовали, я наверняка бы загрипповал. Ну а так только заработал насморк, его-то вирусы каждый носит в носу всю жизнь. Сначала я сам не знал, почему так долго вожусь с посадкой, ведь явно же не из-за страха, и наконец понял настоящую причину. Я не знал названия посадочной площадки. Можно подумать, будто название имело какое-то значение, но факт остается фактом. Вероятно, этим объясняется то рвение, с каким астрономы крестили каждый кратер Луны и Марса и были страшно опечалены, когда на других планетах обнаружили столько гор и впадин, что для них уже не нашлось приличных названий.

Местность была плоская, только на северном горизонте на фоне черного неба выделялись светло-пепельные зубья стройных скал. Песка было сверх меры, и я шел, тяжело переставляя ноги и время от времени проверяя, сопровождают ли меня микропы. Они висели так высоко, что только временами поблескивали, словно искры, быстрым движением отличаясь от звезд. Я находился недалеко от терминатора, границы дня и ночи, но темная половина лунного диска была впереди, где-то за горизонтом, отстоящим мили на две отсюда. Солнце, очень низкое, касающееся огромным диском горизонта за моей спиной, покрывало плоскогорье длинными параллельными тенями. Каждое углубление, даже небольшое, заполнял такой мрак, что я окунался в него, словно в воду. Попеременно погружаясь то в холод, то в жару, я упорно шел вперед, прямо на собственную огромную тень, которая превращала меня в истинного гиганта. Я мог разговаривать с базой, но не было о чем. Вивич каждые две минуты вопрошал, как я себя чувствую и что вижу, а я неизменно отвечал, что прекрасно и что ничего. На вершине покатого холма лежали стопкой довольно большие плоские камни, а направлялся я к ним потому, что увидел там какой-то металлический блеск. Блестела массивная на взгляд, пустая оболочка какой-то старой ракеты, вероятно, еще времен первых запусков на Луну. Я поднял ее и, осмотрев, бросил. Пошел дальше. На самой вершине холма, где почти не было мелкого песка, который так мешал идти, отдельно от других лежал камень, похожий на плоскую скверно выпеченную буханку хлеба, и, не знаю почему, мне захотелось пнуть его ногой. Может, от скуки, а может, потому, что он лежал в одиночестве. Я и пнул его, однако он, вместо того чтобы скатиться со склона, треснул, но так, что отскочил только кусочек размером с кулак, и поверхность разлома заблестела, как чистый кварц. Правда, мне в голову вбили массу сведений о химическом составе лунной коры, но я не мог припомнить, есть ли в ней чистый кварц, поэтому наклонился, чтобы поднять осколок. Для Луны он был достаточно тяжел. Я подержал его в руке перед глазами, потом, не зная, что с ним делать, хотел бросить и пойти дальше, но не двинулся с места, потому что в последний момент, когда уже выпускал его из рук, он как-то странно блеснул на солнце, замигал, словно в вогнутой поверхности разлома задрожало что-то микроскопическое. Однако я не стал его снова поднимать, а только, наклонившись, довольно долго глядел на него, решив, что это скорее всего обман зрения, потому что с камнем действительно творилось что-то странное. Выщербины на поверхности разлома мутнели, к тому же так быстро, что через несколько секунд стали совсем матовыми, а потом начали заполняться, словно изнутри камня проступало что-то. Я не понимал, как это может быть; камень, казалось, истекает полужидкой массой, как надрезанное дерево смолой. Я осторожно коснулся его пальцем, но масса не была липкой, скорее напоминала гипс перед тем, как ему затвердеть. Тогда я взглянул на вторую, более крупную часть и удивился еще больше. Она не только стала матовой, но словно бы сделалась выпуклой в месте разлома, однако я ничего не сказал Вивичу, только стоял, расставив ноги, чувствуя, как солнце припекает спину, и не спуская глаз с камня. Он рос, точнее, зарастал. Попросту зарастал, так что через несколько минут обе части, большая и маленькая, которую я все-таки взял в руку, перестали подходить друг к другу, округлились так, что на них уже не стало видно плоскостей разлома. Я ждал, что будет дальше, но больше уже ничего не происходило, словно появившиеся на осколках шрамы затянули какую-то рану. Это было невероятно и лишено всякого смысла, но это было. Тут я сообразил, как легко треснул камень, хотя я его пнул совсем не сильно, и стал искать глазами другие. Несколько камней поменьше лежали на освещенном солнцем скате, и я, взяв саперную лопатку, спустился к ним и, пользуясь ею как топором, стал ударять по каждому поочередно. Они лопались, как перезрелые плоды каштана, блестя разломами, наконец я напал на обыкновенный камень, от которого лопатка отскочила, оставив на его поверхности только беловатую царапину. Тогда я вернулся к распавшимся надвое. Они уже, несомненно, зарастали. В кармане на правом бедре у меня был небольшой счетчик Гейгера. Он даже не дрогнул, когда я приблизил его к камням. Открытие могло быть важным, потому что камни так себя не ведут, стало быть, эти были не естественного происхождения, а скорее всего продуктом здешней технологии, и я обязан был их собрать. Я уже потянулся за одним, но вспомнил, что не смогу вернуться на борт, так как проект этого не предусматривал. Химических анализов я тоже не мог сделать на месте, не имея никаких реагентов. Если уведомить Вивича об этом феномене, начнутся бесконечные переговоры, консультации, взволнованные лунологи прикажут мне торчать на холме, разбивать, словно яйца, другие камни, сколько их там ни будет, наблюдать, что с ними происходит, выдвигать все более смелые гипотезы, но я чувствовал всеми фибрами, что ничего путного из этого не получится, потому что вначале надо понять, зачем такое явление существует, что за ним кроется, и тут услышал Вивича, который видел, как я что-то разбиваю саперкой, но не разобрал как следует что. Изображение, передаваемое микропами, вероятно, было не очень резким. Я сказал, что ничего особенного, и отправился дальше. Голова была забита мыслями.