Мир пауков. Башня и Дельта

Уилсон Колин Генри

На песке вповалку лежали люди. По окрику верзилы все поспешно поднялись и застыли навытяжку. Когда на поросли показались пауки, люди разом опустились на одно колено, выражая своим видом полное повиновение. Затем великан гаркнул что–то неразборчивое, и все снова вытянулись по стойке. Найл с удивлением обнаружь, что среди них есть и женщины — сильные, большегрудые, волосы еще длиннее, чем у матери. Они стояли, уставясь перед собой, руки притиснув к бедрам, волосы в стойком потоке ветра льнули к лицам. Даже когда Найл с Вайгом остановились напротив, они не двинули зрачками. Совершенно незнакомому со строевой дисциплиной Найлу ритуал этот показался причудливым и странным: люди словно пытались притвориться

камнями или деревьями.

Бросалось в глаза, что они сложены не хуже здоровяка распорядителя — у всех такие же мускулистые руки и сильные бедра. А вот на лицах — пускай приятных и с изысканными чертами — недоставало того, что делает человека неповторимой индивидуальностью. Женщины (их было трое) все как одна красавицы: сильные, стройные, черты броские. Верхняя часть тела у них, как и у мужчин, была обнажена, свободно торчали налитые загорелые груди. Найл разглядывал женщин с нескрываемым восторгом, словно голодный лакомую пищу.

Распорядитель выкрикнул нечленораздельную команду (во всяком случае, Найл ее не понял). Мужчины и женщины, нарушив строй, начали стаскивать небольшие суда на воду, каждое из которых было метров пятнадцать в длину. Когда ладьи уже покачивались на плаву, к кромке берега осторожно приблизились пауки, боязливо остановившись шагах в десяти от линии прибоя. Вот они сложили лапы. С боков к ним подступили по двое мужчин, подняли их, бережно понесли к ладьям, держа на весу, чтобы не доставали волны. Следом за ними на ладьи забрались женщины, по одной на каждую. Найлу, Вайгу и Сайрис также велели раздеться. Сам Найл оказался на одном суденышке с вожаком и одним из его подручных.

Изящные ладьи эти были подобны тем, на которых в незапамятные для Найла времена бороздили северные моря викинги. Борта из накладывающихся внахлест досок, глубокий киль. К середине она расширялась, к носу снова сужалась, что придавало ей сходство с лебедем. В центре ладьи находился полотняный навес, под который поместили паука. Его подручного посадили во что–то вроде корзины, расположенной возле кормы. Найл чувствовал, что обоим паукам очень неуютно, путь по морю шел вразрез их самым глубинным инстинктам.

Найла приводило в восторг решительно все из того, что он видел на этой ладье. Людям, плавающим на таких судах постоянно, они казались тесными и неудобными; Найл же дивился, что за руки построили этакий чудо–корабль. Палубы здесь не было, равно как и места, где можно укрыться, помимо навеса. Поперек тянулись доски, а вдоль каждого борта — семь проемов для весел с уключинами. По центру, прямо на днище, лежала мачта, а также бочонки и канатные бухты. Найлу велели устроиться в носовой части, суму сунули ему на колени. Так он и сидел, стараясь не привлекать внимания, всматривался и вслушивался в то, что происходит. Мужчины сидели на поперечных досках к нему спиной, приноравливались к веслам. Женщина стояла на деревянном с ограждением помосте лицом к гребцам. Один из мужчин начал отталкиваться от дна длинным шестом, пока ладья не отошла от берега метров на семь — дальше, чем два других судна. Затем по команде женщины гребцы одновременно подались вперед и налегли на весла. Женщина размеренно, нараспев задавала голосом темп, отбивая такт руками. Гребцы работали с безукоризненной четкостью. При виде волн, катящихся навстречу, грудь Найлу расперло от восторга; ему хотелось вопить от радости.

Гребли не все. Половина гребцов сидели на скамьях по соседству с работающими или прогуливались по проходу, некоторые вели между собой непринужденную беседу. Найл тоже привстал и выглянул за борт; похоже, никто не имел ничего против. Вид кипящих за кормой бурунов изумлял своей красотой. Вслушиваясь внимательно в разговор гребцов, он постепенно уяснил, что чужим их язык назвать нельзя. Говорили

они явно на том же языке, только слова произносили как–то странно, приходилось напрягать слух, чтобы понять. И женщина выкликала команды на его, Найла, родном языке, но опять–таки неразборчиво.

Вскоре стало понятно, что эта женщина — главное лицо на борту. Все мужчины относились к ней с почтением, если не сказать с подобострастием. Вполне объяснимо — такая рослая, шелковистые волосы, зубы безупречные… Но чувствовалось, что причина преклонения — не одна лишь красивая внешность. Примерно через полчаса она поманила одного из мужчин и велела занять свое место на возвышении. Тот опустился на одно колено и приложился губами к ее руке и оставался в такой позе до тех пор, пока она не сошла вниз. Когда она проходила, моряки спешили уступить ей дорогу. Стоило ей щелкнуть пальцами, как один из них почтительно подал ей кожаное одеяние, которое она накинула на плечи. Ветер становился ощутимо прохладным. Через какое–то время женщина приблизилась к Найлу, съежившемуся в попытке уберечь тепло, и скользнула по нему взором, в котором читались и любопытство, и холодная усмешка. Прочесть ее мысли было несложно. Она думала, хотя и без слов: «С этого немного будет проку». Что–то в ее насмешливом взгляде напомнило принцессу Мерлью, воспоминание вызвало в душе горькое, уязвленное чувство.

Пауки совершенно раскисли и полностью вверили свою участь людям, о чем женщина, похоже, догадывалась. Хозяйкой на этом судне была она, а не насекомые. Задержав внимание на забившемся под навес вожаке.

Найл удивился беспросветности его страха и тоскливого смятения. У бедолаги было ощущение, что его безудержно несет на какой–то утлой скорлупке в бучу чужой, совершенно неподвластной ему стихии. При каждом грузном взлете и падении ладьи существо испытывало приступ тошноты. Восьмилапым не было дела абсолютно ни до чего, кроме собственного неудобства и желания как можно скорее очутиться снова на суше.

По истечении примерно двух часов вахту приняла свежая смена гребцов. Сменщики подсаживались к гребущим, которые в свою очередь выныривали из–под весел, чтобы ни один взмах не пропал даром. Моряки, отмахавшие свое, валились на доски центрального прохода в сладостном изнеможении. От них исходило явственное ощущение — словно накатывают теплые волны, давая отрадное облегчение сердцу.

Ближе к полудню ветер утих, затем сменился на юго–восточный. Женщина выкрикнула очередную команду. Дремавшие на солнце вскочили на ноги и водрузили мачту, проворно вставив ее в углубление, сделанное из полого древесного ствола. Затем подняли треугольный парус. Найлу любопытно было наблюдать. Ладья шла в строго заданном направлении, хотя ветер дул совсем с другой стороны. Он зачарованно наблюдал за подвижным брусом, допускающим движение паруса по окружности, отчего ветер захватывался под нужным углом. Юноше по силам было вчитываться в умы озабоченных делом моряков, и он получал представление, кто из них чем занимается.

Теперь ладья шла под парусом, и гребцы могли сделать передышку. Раздали пайки, вручили чашку и Найлу. Он очень проголодался, а пища была необычайно вкусной: мягкий белый хлеб, орехи и жирноватый белый напиток, который прежде он никогда не пробовал (оказалось, коровье молоко). Подойдя, рядом опустился один из моряков и попытался затеять разговор, но из–за акцента почти невозможно было что–либо понять. Вникнув в содержимое мыслей человека, Найл понял, что и здесь искать внятность бесполезно: ум гребца был словно полый и отражал чисто физические ощущения. Вскоре и моряк (истощив, видимо, терпение) пошел искать себе другого собеседника. Найл рад был остаться один. Странно. Такие, казалось бы, безупречные в физическом отношении люди — и вдруг столь квелые, блеклые умы.