Мир Под лунами. Конец прошлого
Шрифт:
Евгения наблюдала за ними с высоты сотни метров. Тело ее ожидало на площадке над круглым озером, а дух парил над вражеским войском. Она была озадачена: враги тащили с собой какие-то большие плетеные рамы и огромные тюки выше человеческого роста. Она спустилась, чтобы прислушаться к мыслям тех, кто нес эту тяжесть, но они ничего не знали. Тогда она нашла главного. Он бесстрашно шел впереди войска. Он был лет сорока, невысок и полноват, но крепок. Его рыжие волосы по шедизскому обычаю были заплетены в косу, лицо выбрито. Она с завистью разглядывала отличный мундир, блестящие сапоги, огромный боевой топор. Послушав, о чем он думает, она
Долину, целый год служившую им домом, пришлось оставить и уйти дальше в горы. Но там по-прежнему стояли лошади, охраняемые несколькими крестьянами. Евгения и подумать не могла о расставании со своим Ланселотом, хотя теперь он стал для них обузой.
Из леса вышел Пеликен. Как и большинство мужчин, он еще несколько дней назад покинул основной лагерь, готовясь принять бой. Было бы безопаснее уйти как можно выше в тайные пещеры и переждать нашествие, но никто из них уже давно не думал о безопасности. Люди ждали в давно обжитых укрытиях, приготовив пути отхода, - собирались изматывать противника внезапными нападениями, морочить голову, заводить в глухие углы. Пеликен сделал немалый крюк, чтобы увидеть Евгению. Он подошел к обрыву, наклонился над пропастью. Ветер трепал полы плаща и заставлял его щуриться.
– Все-таки зря ты остаешься здесь. Тот офицерик наверняка участвует в походе и постарается найти это место.
– Я его прогоню, - ответила она рассеянно.
Смерть протянула цепкую лапу к ее верному другу. Евгения видела его уже мертвым, с остановившимся взглядом и струйкой темной крови, стекающей изо рта; но он был еще жив, и она вздрогнула от прикосновения горячих рук. Пеликен взял ее лицо в ладони, нежно поцеловал лоб, щеки, губы. Он любил ее и хотел, так было всегда, так было и сейчас. Если бы она могла, то ответила бы ему. Но ее сердце давно обратилось в камень - если только камень может исходить кровью, которая все текла и текла из него, стоило ей вспомнить Халена. Пеликен прижал ее к себе, он весь дрожал, словно в горячечном бреду.
– Мне нужно было остаться с тобой тогда, на Фараде, - хрипло произнес он.
– Я сохранил вам верность тогда, но к чему это все сегодня?..
Евгения высвободилась. Ее руки спокойно опустились, а он отдал бы что угодно за то, чтобы они обняли его.
– Ты заговариваешься. Для меня ничего не изменилось с тех пор. Хален для меня жив.
– У тебя даже кольца его не осталось! Он умер, Эви, а ты жива и будешь жить! Я люблю тебя, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю!
– Пожалуйста, не надо...
Он схватил ее и тряс, как куклу.
– Ты же пропадешь здесь, сгниешь заживо! Послушай меня, Эви, я же не могу больше. Не могу больше так... Что мы будем делать, когда все это закончится? Если твоя мечта сбудется и ты убьешь его - что потом? Думаешь, я навсегда останусь твоим слугой? У меня нет больше сил!
Забывшись, он еще раз встряхнул ее, так что лязгнули зубы, замахнулся, будто хотел ударить. Она вскрикнула, защищаясь вскинула к лицу открытую ладонь. Пеликен никогда еще не видел ее слабой, и это напугало его больше, чем ее гнев. Эта вспышка лишила его силы. Он сел на землю. Евгения, тяжело дыша, смотрела на него.
– Все еще может измениться. Все изменится когда-нибудь, Пеликен. Не мучай меня и прости.
– Ты сама
Он встал, расправил плечи, с удивлением увидел слезы на ее щеках.
– Хорошо, пусть будет так, - сказал он тихо.
– Надеюсь только, что меня убьют скоро, потому что такая жизнь хуже смерти.
Она прошептала:
– Что же тогда будет со мной?
– Может быть, тогда ты будешь любить меня больше.
Ее брови сдвинулись, но она слишком жалела его, чтобы расстаться в ссоре.
– Береги себя, Пеликен.
– И ты себя тоже. Может быть, все же уйдешь отсюда? Я провожу тебя до берега озера. Там тебя никто никогда не найдет.
– Нет. Отсюда мне удобнее видеть. Ничего со мной не случится.
Он еще раз обшарил глазами ее лицо, не нашел того, что искал, и пошел к лесу. Прижав руки к груди, закусив губы, Евгения смотрела, как он, не зная о том, уходит навсегда. Она уже набрала воздуха, чтобы крикнуть и вернуть его, как тогда, на Фараде, но крик замер в горле. Даже сейчас она не могла этого сделать. Ее тело было мертво так же, как будет мертв Пеликен спустя день или два. Она подняла глаза к низкому пасмурному небу.
– За что ты наказываешь меня? Для чего мне твой дар, если он приносит такую боль? Лучше бы я не знала, не видела!
Словно в ответ на эти слова угомонился ветер. Стало так тихо, что зазвенело в ушах. Иной мир будто бы сказал: "Уходи, если хочешь..." Евгения испугалась. Слишком много судеб все еще зависело от нее, они не давали уйти. Она вернулась к своей постели - ложбинке посреди поляны, застланной шкурами. Подтянула к животу зябнущие колени, накрылась плащом, закрыла глаза и устремилась к вражескому войску, что все глубже заходило на ее территорию.
"Пеликен, сто человек идут к тройной сосне. Ильро, уведите их от коней - они подошли слишком близко. Себария, береги людей, вы слишком неосторожны". Око олуди следило за ними, подсказывало, куда идти и что делать. Некоторые из них по примеру горцев молились ей, как когда-то небесам в храме. Она это запрещала, говоря, что их призывы мешают ей видеть. Но они уже не воспринимали ее как человека. Она была существом из высшего мира, сильнее духов небесных и земных - те не умели карать и одаривать так скоро. Если б она повелела сейчас выйти безоружными навстречу врагам, они бы сделали это не колеблясь, так велико было благоговение перед ее силой. Евгения и сама верила в нее. Лишь одно смущало: видя печать смерти на других, она оставалась в неведении относительно своего будущего. Все было покрыто мраком. Быть может, этот день последний и для нее, а она не получила никакого знака...
Два дня все шло хорошо. Они несли небольшие потери, врагов было убито много. Те продвинулись далеко и уходили к югу от круглого озера. Евгении все сложнее становилось их контролировать - чем больше было расстояние между нею и объектом наблюдения, тем хуже она видела, а сделать и вовсе ничего не могла, разве что говорить со своими людьми. Оба этих дня она пребывала в состоянии лихорадочного возбуждения, которое изматывало ее, зато согревало, ведь от крохотного костра было мало пользы. Она с трудом вспоминала, что надо есть и пить, старое мясо было отвратительно, от холодной воды тошнило. Но энергия, что питала изнутри, все же зависела от физического здоровья, и ей приходилось есть, пересиливая себя.