Мир под лунами. Начало будущего
Шрифт:
И все же, думала я, я им завидую. Вряд ли найдется на Земле человек, искренне считающий себя совершенным, а нанья сумели прожить в совершенстве целую эпоху! У них была эра божественности, о которой мы смеем мечтать, только перенося ее в загробный мир и ограничивая до минимума число достойных.
Холод пробирался под одеяло, леденил ноги. Руки затекали под тяжестью тарелки. Я возвращалась в свой крохотный мирок. Сбрасывала одеяло, оставляла тарелку на скамье и отправлялась на прогулку.
До самого начала декабря шли дожди и было более-менее тепло. В тарелке имелся термометр с понятной, но неудобной шкалой. Кажется, она работала в диапазоне от абсолютного нуля до температуры солнечного ядра. Потратив два дня умственных усилий, я сумела заставить тарелку создать на
...До начала декабря температура днем не опускалась ниже нуля. Затем немного похолодало, и начались снегопады. Мокрый снег укутал деревья, покрыл опавшие листья белым покрывалом. Обнажая черную землю, я скатывала его в большие шары и лепила снеговиков.
Однажды, выйдя на прогулку, я обнаружила на поляне следы. Скорее всего, звери приходили сюда и раньше, но на земле кто ж разберет, а снег наконец указал на их визиты. Какое-то копытное потопталось вокруг моего любимого дуба. С тех пор я не выходила из дома без оружия.
В моем арсенале было предостаточно топоров, но все они были огромными, и только один подходил для маленькой лулу. Когда я впервые сняла его с держателей, он лег в руку, будто знал ее много лет. Металлическая рукоять на ладонь длиннее моего предплечья, на поверхности сделаны насечки, чтоб рука не скользила. Оканчивается она тяжелым набалдашником. Верхний конец полукруглого лезвия выступает далеко за рукоять. В полотнище топора несколько сквозных отверстий, форма которых напоминает узоры мандал Высокого дома, а с обратной его стороны - фигурный выступ. Зарядишь таким даже случайно врагу в висок - биться будет не с кем. Вес идеальный, не легкий и не тяжелый. Я держала топор в руке, и в душе просыпался шальной восторг. В тот же день я нашла ремень без обычных наньянских супер-пупер-наворотов, простой ремень с застежкой, дырками для язычка и несколькими петлями для ножей. Провертела пару новых дырок под себя, отрезала лишнее, надела, повесила два ножа в ножнах спереди и топор за спиной. Получилось отлично. Так с того дня и ходила.
Следов на поляне становилось все больше. Глядя ночью в окно, я иногда видела проносящиеся по снегу светлые тени - то ли зайцев, то ли еще каких грызунов. Могучие олени-самцы, только что сбросившие рога, и изящные пугливые оленихи выходили из чащи, чтобы разрыть копытами снег в поисках травы или, задумчиво глядя в небо, объесть нижние ветви деревьев. Постояв на краю поляны несколько минут, они тихо, интеллигентно возвращались в лес.
Однажды случилась иная встреча. Я выгребала угли из камина и ухитрилась вывалить их на пол. Кое-как смела, но осталось грязное пятно. Тратить на него горячую воду было жалко; я схватила ведро и, не одеваясь, побежала к ручью. Выскочила из дома, со стуком распахнув дверь, и замерла с вытаращенными глазами. Прямо напротив меня, наполовину высунувшись из рябин, стоял огромный черный, кудрявый бык. От неожиданности я приняла его сначала за человека, через секунду за призрака и вскрикнула. Он перепугался сильней меня, шарахнулся в сторону, с треском сломал рябину и унесся прочь, топоча и всхрапывая. Против такого и топор не поможет, его литую башку ничем не пробить. И вряд ли смогу в случае неудачной встречи убежать: бык окажется быстрее!
В общем, ремень с железками я снимала только на ночь - и оставляла под рукой.
После обеда по расписанию наступало время прогулки. Я подолгу стояла у ручья. Бегущая вода, пока не замерзла, завораживала, смотреть на нее можно было бесконечно. Иногда в сеть попадалось две-три некрупные рыбы и приходилось их вытаскивать и заново устанавливать нехитрую ловушку. В такие дни у меня был праздник: рыба запекалась на решетке и съедалась в сопровождении сложных ритуалов. Если же рыбалка оказывалась неудачной, я совершала несколько кругов по границе своих владений, здороваясь и раскланиваясь с деревьями. Потом садилась на лавочку под окном, закуривала воображаемую сигарету и размышляла о жизни. Нет, я не сходила с ума. Как говорил Абрахам Грей, "из всех нас доктор Ливси спятит последним". Не дождетесь. Как раз наоборот, все эти ритуалы требовались, чтобы сохранить рассудок.
Когда начинало темнеть, а с каждым днем это случалось все раньше, я возвращалась в дом и включала яркий свет. Мыла посуду, убиралась или чинила старую одежду Аэля, гадая, как могли быть нанесены многочисленные повреждения. На некоторых комбинезонах имелись длинные прорехи с оплавленными краями, будто прожженными паяльником. Или лазером? Другие были украшены небольшими дырками то ли от пуль, то ли от стрел. Имелись и следы звериных когтей: одна зимняя теплая куртка была от плеча до живота располосована на узкие лоскуты и залита кровью. Понятно, для чего великий Анту привез сюда саркофаг. Наверное, Аэль много раз оказывался на краю смерти. Веселенькое же у него было детство!
В девять вечера я гасила свет, делала музыку тише и садилась у окна. Время останавливалось, зимняя ночь вступала в комнату и завладевала мной. Я боялась ее, боялась темноты, снега, леса и его теней, но не находила сил сопротивляться и часами сидела, прижавшись лицом к стеклу, жадно вглядываясь во тьму. Потом и музыка замирала - то ли ночь ее выключала, то ли я сама, того не замечая... И приходило одиночество. Я ощущала его как живое существо, не расположенное ко мне, но упорно снова и снова возвращающееся в ночной дом, чтобы пугать меня, мучить, изводить. Оно белым зайцем скакало мимо окна, шебуршало на чердаке, потрескивало в камине, темным сгустком собиралось за моей спиной. Я оглядывалась, готовая посмотреть ему в глаза, но оно успевало мгновением раньше рассеяться и снова метнуться на чердак, чтобы протопать там двумя парами крохотных ножек. Я думала об Аэле. Когда он жил в охотничьем доме, одиночество наверняка не приходило сюда. Этот лес был для него родным миром, как и горы, пустыни, моря. Он везде был своим. Наверняка он и на Эркое не пропадет. Мне же суждено оставаться здесь гостьей. Рано или поздно этот лес уничтожит меня, раздавит рассудок, сломает ноги, лишит руки силы. Заранее покорившись, я ложилась на кровать, укутывалась одеялами, в последний раз оглядывала комнату, проверяя, не покажется ли одиночество, и заставляла себя заснуть.
Утром же, как водится, все было по-другому: свет, заботы, вкусная еда. И я забывала о своих страхах до вечера.
У меня было целых два собеседника: лес и дом. Несмотря на то, что дом был стар, возраст этот почти не ощущался. Он был надежным и почти уютным.
Не люблю старые здания. Эта антипатия зародилась еще в детстве, когда моя семья жила в старом двухэтажном, двухподъездном доме. Деревянные половицы прогибались и скрипели даже под моими детскими шагами. Опустив вечером голову на подушку, я слышала за стеной невнятный говор соседского телевизора. Если, спеша на улицу, кто-то из детей с силой захлопывал входную дверь, весь дом содрогался, и злая бабка с первого этажа провожала нас звонкой руганью.
Когда мне было девять, мы переехали в новый дом. Помню, с каким восторгом я вдыхала запахи краски и штукатурки. Окна квартиры выходили на восток и на запад, и в ясную погоду она с утра до ночи была напоена солнечным светом. В подъезде было еще несколько мальчишек и девчонок - кто-то чуть старше меня, кто-то помладше. Мы быстро сдружились, некоторых я считаю друзьями до сих пор, хоть мы и разъехались после школы кто куда. Наши матери посадили под окнами сирень и вишню...
...Не понимаю, как можно жить в доме с богатой историей. Неприятно осознавать, что до меня здесь рождались, жили, старились и умирали десятки людей, что пол пропитан их потом, а стены - дыханием. Эти запахи не заглушить никаким капитальным ремонтом; кто-то их ценит и любит, а я терпеть не могу. Дом должен быть моим, только моим, без чужой энергетики и воспоминаний!