Мир приключений 1957 г. № 3.

Ефремов Иван Антонович

Джан Мамад с трудом выбрался из проточины и увидел в тени одинокой арчи ослицу, стоявшую возле вязанки дров. Он так растерялся, что даже не мог подобрать бранные слова.

Через некоторое время из арчовой заросли показался мальчик. Он нес на спине еще одну вязанку дров.

Увидя слониху, почесывавшую спину ослицы, он растерялся не меньше Джан Ма-мада. Оба они не проронили ни слова.

Мальчик навьючил на ослицу дрова и, взвалив себе на спину одну вязанку, молча погнал ослицу вниз по склону.

— Постой, —

хмуро остановил его Джан Мамад. — Почему тащишь дрова на себе, а не на этой падали? Чтоб сгорела она от стыда!

Мальчик, согнувшийся под тяжелой ношей, обернулся к Джан Мамаду.

— Если привезу мало дров, хозяин будет меня бить, — ответил он. — А на нее больше навьючить нельзя. — Он показал на распухшие ноги ослицы. — Она старая и больная.

— Так ты жалеешь ее?

— Жалею.

— А тебя кто пожалеет? — спросил Джан Мамад.

— Бабушка.

— А еще кто-нибудь есть у тебя?

— Никого.

— Кто же кормит тебя?

— Хозяин.

— А бабушку?

— Я.

Мальчик окриком погнал дальше ослицу, объедавшую кустик высохшей травы.

— Постой, — снова остановил его Джан Мамад. — Дружба хороша, когда друзья выручают друг друга. Разгрузи-ка ослицу. Пусть ее подруга дрова подвезет. Да наруби еще дров. Может, хозяин тебе лишнюю лепешку даст за это.

— Не даст, — сказал мальчик, сбрасывая со спины вязанку дров. — Он никогда не дает больше одной лепешки.

— Как же ты кормишь бабушку?

— А я отношу лепешку домой, и мы вместе едим. Только я ломаю ее пополам и сразу отдаю половину бабушке. А то если наломать лепешку на ломти и не поделить, так я могу и больше съесть. Ведь я ем быстро, а она медленно. Она каждый ломоть размачивает в кипятке. — Мальчик усмехнулся. — Даже смотреть противно.

— Дай-ка сюда топор… — сказал Джан Мамад и стал подниматься к арчовой заросли.

Содержатель караван-сарая нисколько не удивился, когда увидел в воротах вернувшегося Джан Мам ада.

— Я знал, что ты недалеко уйдешь, — сказал он ему. — Ослиные следы быстро не выветриваются. Вот заячьи — другое дело. Да, с таким постояльцем, как ты, хлопот не оберешься.

Он сидел у кипевшего самовара и заваривал чай погонщикам лошадей.

— Заварить и тебе чаю? — спросил он.

— Дай лучше мальчишке лишнюю лепешку. Мы тебе дров привезли на целую неделю, — ответил Джан Мамад.

Он положил слониху и стал разгружать дрова. Ему помогал мальчик.

Еще двое суток Джан Мамад провел в караван-сарае и двое суток курил банг.

На четвертые сутки он проснулся рано, подсчитал деньги и понял, что на кормежку слонихи до Кабула их уже не хватит. Дело, конечно, можно еще поправить, если он будет делить свою лепешку на два дня, как делит ее мальчик. Но, так или иначе, ему нельзя долее оставаться здесь.

Джан Мамад поднялся с походной кровати, снял коврик,

сложил его и пошел к содержателю караван-сарая. Несмотря на ранний час, он застал его вытряхивающим золу из опрокинутого самовара. Мальчик работал вместе с ним, сгребая золу в пустую жаровню.

— Доброе утро доброму человеку! — приветствовал Джан Мамад содержателя караван-сарая.

— Не наскучило еще тебе у меня? — спросил тот.

Джан Мамад промолчал. Мальчик поднял жаровню и понес золу на свалку.

— Хозяин, — начал Джан Мамад, — когда гонишь овцу на базар, думаешь, что на вырученные деньги построишь себе новую овчарню. А мясник даст за овцу столько, что и курятника не починишь.

— Это ты к чему? — настороженно спросил содержатель караван-сарая.

— Я и не рад, что у тебя остановился, — продолжал Джан Мамад. — Сам видишь, дорога моя так сузилась над пропастью, что дальше никак не пройдешь. — Он глубоко вздохнул. — Послушай, хозяин, продай мне твою старую ослицу.

— Старую? — переспросил содержатель караван-сарая. — А ты что, уже и годы ее сосчитал?

— Нет, годы ослицы сосчитать трудно. Еще трудней, чем твои по твоей жидкой бороде… Только вижу, что старая.

— Ну, хотя бы и старая. Да ведь мне без нее не обойтись.

— Другого осла купишь. Молодого и сильного.

— Теперь ослы вздорожали, — сказал содержатель караван-сарая. — Да и ослица еще не старая. Она только больная.

— Вот про то я и говорю: она слабая и больная.

— Ну, а больную — грех продавать, — сказал содержатель караван-сарая. — Деньги возьмешь, а она у тебя в дороге падет. Ты с нее даже и подков не снимешь: уже год не подкована — ноги у нее опухают.

— Да ведь у меня другого пути нет! — настаивал Джан Мамад. — Я за нее тебе цену дам.

— Сколько? — спросил содержатель караван-сарая, ставя на место облегченный от золы самовар.

— Денег у меня нет, — сказал Джан Мамад. — Возьми вот этот ковер. — Он бросил свой коврик на циновку. — Будешь на нем почетных гостей усаживать.

— А откуда этим гостям взяться?! — рассердился содержатель караван-сарая. Он присел на корточки и стал ощупывать ладонью ковер. — Дорога-то глухая. На этот ковер только блох собирать со всего двора.

— Тогда продашь его на базаре и купишь осла.

Содержатель караван-сарая поплевал себе на пальцы и принялся растирать ворс коврика.

— Сколько за него просишь? — спросил он, что-то обдумывая.

— Что лишнее дадут, возместишь мальчишке лепешками, а за меня помолишься, — угрюмо ответил Джан Мамад.

Содержатель караван-сарая поднялся.

— Бог на небе един, и слово мое едино, — решительно сказал он и, воздев руки, провел затем ладонями по своей жидкой бороде.

Джан Мамад кинул прощальный взгляд на коврик и стал собираться в путь.