Мир приключений 1974 г.
Шрифт:
— Кто такой?
Рубеж был преодолен: самое трудное она сказала. И хотя лицо ее все еще продолжало оставаться нежно-розовым, но она уже приняла свободную позу и положила ногу на ногу.
— А это вас, извините, не касается. Другой — и все. Я не на допросе, мало ли вы захотите узнать! Говорю — другой, значит, другой. Не ладилось у нас со Степаном. Я в нем ошиблась, он — во мне. Разве не бывает так? А тут один человек стал за мной ухаживать. Более солидный… Он и часы подарил на Восьмое марта. Степану сказала, что на улице нашла, а он, дурачок, поверил. Ему что ни скажи… Сначала вроде совесть спать
— Ах, гражданка Симукова, а если и на этот раз вы говорите неправду? Почему я должен вам верить? А если опять врете? Вы докажите, что говорите правду!
Она открыла сумочку, порылась и положила на стол маленькую бархатную коробочку, в каких продаются в магазинах часы.
— А вот чем не доказательство?
На лице Сергея Петровича появилось скучное выражение: одного взгляда на коробочку для него было достаточно, чтобы понять, что ценная улика уплывает из рук.
— Я как узнала, в чем Степана подозревают, сразу пошла к тому человеку. Он у меня знаете какой аккуратный! У него, как в аптеке — все на месте, каждый карандашик. Сразу нашел коробочку. И паспорт на часы в ней лежит. Вы посмотрите.
— От кого узнали про Воронова?
— Помните девушку на фотографии? Еще у меня спрашивали, кто такая. К ней он зачастил, с ней у меня баш на баш получилось. От нее и узнала. Сама ко мне пришла.
«Ай да Таня! Не побоялась к сопернице пойти», — с одобрением подумал Митин. Достать из сейфа часы, завернутые в бумажку, и открыть миниатюрную крышечку лезвием ножа было делом одной минуты. С помощью карманной лупы он прочитал фабричный номер на корпусе часов. Тот же помер был в паспорте.
— Так что, товарищ следователь, разрешите получить часики. В магазине куплены, в пассаже. И на Степана вы напрасно… ни у кого он их не отнимал.
— Не пойму: вы о часах своих заботитесь или о Степане?
— Как хотите, так и понимайте. Степан мне ничего плохого не сделал.
— Хорошо, пишите расписку, что получили часы. Не забудьте указать их номер.
«Что ж, Укладова могла и ошибиться, признав их своими. Недаром же она колебалась, прежде чем показать на эти». Митин вздохнул. В прочном, казалось бы, мешке вдруг образовалась дыра, и в нее выпала важная улика. Чего доброго, так и другие потерять можно…
Но — странное дело! — это его не огорчило. Не то чтобы он обрадовался, просто на душе стало легче, будто чуть уменьшилась давившая тяжесть. Вот как обернулось это такое легкое вначале дело о примитивном грабеже! Если прежде следователь был рад каждому кирпичику, который клал в стену, то сейчас не печалился, когда кирпич не удавалось ровно уложить или он разбивался. Даже вульгарная и лживая Симукова, которую он однажды в душе назвал дрянью, уже не вызывала прежней антипатии. И в ее холодном и расчетливом сердце дрогнули какие-то потаенные струны. И как это Тане удалось их тронуть?
Он задумчиво смотрел на женщину. Вдруг у него мелькнула мысль: а что, если и с перчатками он так же промахнулся, как и с часами? От предчувствия ошибки у него даже дыхание перехватило, но он тотчас справился с волнением и спросил, стараясь говорить спокойно:
— Да, вот еще… скажите,
— Какие перчатки? — не поняла она.
— Старые, кожаные. На подоконнике у вас лежали.
— А, так это я их туда положила! Собирала его в санаторий, они в чемодане были, под руку попались, я их и выложила. Зачем он их летом брать будет? Ново дело!
— Значит, не брал? А может, вы выложили, а он, уходя, прихватил их с собой? Могло так быть? А вы просто не обратили внимания…
— Как это не обратила? Я же смотрела, как он собирался! Куртку взял, фуражку надел, а перчатки… — Она пожала плечами.
«Как просто!» — думал он, когда Симукова ушла, демонстративно надев часы на руку. Вот и перчатки выпали в дыру. Он кинулся было к Владыкину, но тот куда-то уехал.
В этот раз Митин поверил Симуковой. Она не могла знать, какое место занимали перчатки в построенной им версии. Воронов не дарил ей часов, не говорил о грабеже, следовательно, и о перчатках не мог предупреждать. И вообще с этими перчатками получается какая-то чепуха! То он грабит Укладову случайно, из-за благоприятно сложившихся обстоятельств, то специально берет их летом из дома, чтобы в них открывать замки чемодана. Фу, идиотизм!
Он даже покраснел от стыда.
Но что же в таком случае получается? Перчаток Воронов не надевал, а следов его рук на замках нету. Почему? Открывал их, обернув руку носовым платком? Тоже не годится: что же, у пего два платка было — одним обвязывал шею, а с помощью другого открывал замки? Какая глупость! Позволь, позволь, а зачем ему два платка? Мог обойтись и одним: отъехал, сиял тот платок с шеи и, обернув им руку, открыл замки. «Вот и объяснение! — обрадовался он. Но ненадолго. — Вроде Алексея начинаю фантазировать. Так мог действовать опытный рецидивист, а не такой новичок, как Воронов, — куда ему! Или открывал замки, прикасаясь к ним через полу куртки?.. Э, нет, так тоже нельзя! Это называется притягивать нужные улики за уши, вынимать их из левого кармана правой рукой.
Митин сидел за столом, обхватив голову руками и прислушиваясь к надоедливому писку комара. Проклятый комар, как и в тот раз, опять кружил над чемоданом.
Впрочем, имеет ли уж столь большое значение эта неясность с замками, если пострадавшая опознала грабителя и ее пуговица найдена в его машине? И следы ее пальцев на плафоне. Сделав над собой усилие, покривив душой, он причислил сюда и побег. А отпечатки его пальцев могли стереть дети, нашедшие чемодан.
Ловко придумал! А почему же тогда они не стерли отпечатки Укладовой?
Нет, не поднимается рука писать обвинительное заключение. А что, если Воронов не виновен? Не виновен, несмотря ни на что?
Глава двадцатая
Не виновен?
Эта мысль, впервые так четко и ясно сформулированная, поразила следователя. До нее он ощущал лишь тревожное беспокойство, недовольство собой, своим уклонением от ответов на вопросы, ставившие его в тупик. И если иногда она мелькала, как в тумане, в глубине его сознания, он гнал ее, не хотел додумывать до конца.