Мир приключений 1976 г.
Шрифт:
Он был полноправным членом экипажа «Мы здесь», у него было свое место за столом и своя койка; в штормовую погоду вся команда с удовольствием слушала небылицы о его жизни на берегу. Ему потребовалось всего два дня с четвертью, чтобы сообразить, что если бы он рассказал о себе самом, то никто, кроме Дэна (да и он не больно ему верил), не поверил бы ему. Поэтому он выдумал себе приятеля — мальчика, у которого, говорят, есть собственная маленькая коляска с четырьмя пони, в которой он разъезжает по Толедо в штате Огайо, которому в один раз заказывают по пять костюмов и который устраивает приемы для своих сверстников, мальчиков и девочек не старше пятнадцати лет, где еда подается на чистом серебре. Солтерс протестовал против этих совершенно безнравственных, даже откровенно кощунственных небылиц, но сам слушал их так же жадно, как и все остальные. А их издевки над героем
Гарви очень легко привыкал к новой обстановке, у него был острый глаз и чуткое ухо ко всему, что его касалось.
Очень скоро он узнал, что у себя под матрасом Диско хранит свой старый, позеленевший квадрант, который рыбаки называли «бычьим ярмом». Когда Диско по солнцу и с помощью «Справочника для фермеров» определял широту, Гарви забирался в рубку и на ржавой печной трубе выцарапывал гвоздем местонахождение шхуны и дату. Так вот, ни один старший механик пассажирского лайнера не мог бы сделать большего, и ни один механик с тридцатилетним стажем не мог бы с таким видом бывалого моряка объявить команде местонахождение шхуны на сегодняшний день, с каким делал это Гарви, перед тем небрежно сплевывающий за борт и потом, только потом принимавший от Диско квадрант. Во всем этом деле есть свой ритуал.
«Бычье ярмо», «Справочник для фермеров» и еще одна — две книги по мореходству — это все, чем пользовался Диско во время плавания, да еще глубоководным лотом, который служил ему дополнительным глазом. Гарви едва не покалечил им Пенна, когда Том Плэтт обучал его «запускать сизаря»; и хотя силенок у него было маловато, чтобы несколько раз подряд замерять глубину в штормовую погоду, Диско часто позволял Гарви забрасывать семифунтовый лот на мелководье и при спокойном море. «Отцу вовсе не глубина нужна, — говаривал Дэн. — Ему нужны образцы. Ну-ка смажь его как следует, Гарв». Гарви тщательно смазывал жиром чашку на конце лота и все, что в ней потом оказывалось — песок, ракушки, грязь, — тут же показывал Диско, который брал содержимое чашки в руки, нюхал его и принимал решение. Как мы уже говорили, когда Диско думал о треске, он думал, как треска, и, пользуясь своим многолетним опытом и особым инстинктом, он переводил «Мы здесь» с одного полного рыбы места на другое, подобно шахматисту с завязанными глазами, который передвигает фигуры по невидимой доске.
Но доской Диско служили Большие Отмели — треугольник со стороной в двести пятьдесят миль, — безбрежье кочующих волн, окутанных влажным туманом, изводимых штормовым ветром, раздираемых плавучими льдами, разрезаемых безжалостными пароходами и испещренных парусами рыбачьих шхун.
Несколько дней подряд они работали в тумане. Все это время Гарви стоял у колокола. Наконец и он вышел в море с Томом Плэттом, хоть сердце у него ушло в пятки. Туман все не рассеивался, клев был хороший, и шесть часов кряду невозможно испытывать чувство безнадежного страха. Гарви был поглощен своими лесками и выполнял все приказания Тома Плэтта. А потом они погребли на звук колокола шхуны, полагаясь больше на инстинкт Тома и вслушиваясь в тонкий и слабый голос раковины Мануэля. Впечатление было неземное, и впервые за месяц Гарви приснились волнующийся и дымящийся водяной настил вокруг лодки, пучок лесок, уходящих в ничто, а над лодкой воздух, таявший на воде, в десяти футах от его напряженных глаз. Через несколько дней он вышел с, Мануэлем на место глубиной в сорок саженей, но якорь так и не мог достать дна, и Гарви смертельно перепугался, потому что был потерян его последний контакт с землей. «Китовая дыра», — заметил Мануэль, вытягивая якорь. — Диско просчитался, пошли!» И он погреб к шхуне. Том Плэтт и его товарищи посмеивались над своим капитаном, который на сей раз привел их на край пустынной Китовой впадины, никчемной ямы Больших Отмелей. Шхуна перешла в тумане на другое место, и когда в этот раз Гарви снова вышел с Мануэлем на лодке, волосы у него встали дыбом. Что-то белое двигалось к ним в белизне тумана, на них пахнуло холодом, словно из могилы, послышался грохот разбивающихся волн, и лодку закачало и обдало брызгами.
Его охватил восторг, когда, послушная его руке, лежащей на спицах штурвала, шхуна скользила над глубоководьем, а фок стал описывать плавные круги на фоне голубого неба. Это было прекрасно, хотя Диско заметил, что и змея свернула бы себе хребет, следуй она его курсом. Но, как всегда, гордыня до добра не доводит. Они шли по ветру под стакселем — к счастью, старым, — и Гарви тут же попал в беду, желая показать Дэну, каким прекрасным рулевым он стал. Фок со стуком развернулся, гик прорезал насквозь стаксель, который не свалился только лишь благодаря фок-мачте. В ужасном молчании они спустили изорванный парус, и в течение нескольких следующих дней все свое свободное время Гарви под наблюдением Тома Плэтта учился пользоваться швейной иглой. Дэн был вне себя от радости, так как он сам, по его словам, когда-то давно совершил ту же ошибку.
Как положено мальчишке, Гарви старался подражать всем мужчинам по очереди и наконец стал, как Диско, сутулиться над штурвалом; как Длинный Джек, размашистым движением вытаскивал из воды лесу; как Мануэль, ловко и быстро греб в лодке и, как Том Плэтт, широким шагом, будто по палубе «Огайо», научился расхаживать по шхуне.
— Здорово смотреть, как он все перенимает, — сказал как-то туманным утром Длинный Джек, когда Гарви выглядывал за борт возле брашпиля. — Готов заложить свое жалованье и долю, что для него это вроде как игра и он изображает из себя храброго и бывалого морехода. Посмотри только, как он держится!
— Да все мы так начинали, — ответил Том Плэтт. — Мальчишки, те все время играют да так незаметно и становятся взрослыми и до конца своих дней всё играют да играют. И я точно таким же был на старом «Огайо». На своей первой вахте — в гавани — я воображал себя храбрее Фаррагута. И у Дэна голова забита тем же. Только погляди на них: выступают, словно просмоленные морские волки: каждый волос из веревочной пеньки, а кровь — чистая смола. — И он крикнул по направлению к рубке: — А ты на сей раз ошибся, Диско! Какого лешего ты сказал, что мальчишка ненормальный?
— А он таким и был, — ответил Диско. — Чудной, как лунатик. Но с тех пор он малость поправился. Я его вылечил.
— Сочиняет он здорово, — заметил Том Плэтт. — Недавно рассказал нам про парнишку своих лет, который вроде бы ездит на упряжке из четырех пони в Толедо, штат Огайо, кажется, и устраивает приемы для таких же, как он, мальцов. Любопытная басня, но чертовски интересная. И он много таких басен знает.
— Похоже, он сам их и выдумывает, — отозвался Диско из рубки, где он возился с вахтенным журналом. — Совершенно ясно, что это всё выдумки. Один Дэн этому верит, да и то посмеивается. Я слышал, как он хихикал за моей спиной.
— А ты знаешь, что сказал Питер Саймон Кэлхаун, когда его сестра Хитти была помолвлена с Лореном Джеральдом и ребята придумали эту шутку? — протянул дядюшка Солтерс, мирно скрывавшийся от брызг под прикрытием лодок у правого борта.
Том Плэтт пыхтел своей трубкой в скорбном молчании: он ведь был с мыса Код и не меньше двадцати лет назад слышал эту историю. А дядюшка Солтерс издал дребезжащий смешок и продолжал:
— Так вот, этот Саймон Питер Кэлхаун совершенно справедливо сказал о Лорене: «Наполовину, говорит, светский щеголь, а наполовину полный дурак; а люди твердят, что она выходит замуж за богача». У Саймона Питера Кэлхауна язык без костей, вот он и болтал без конца.
— А вот на голландском, как говорят у нас в Пенсильвании, он ни слова не знал, — вставил Том Плэтт. — Ты уж лучше дай жителю мыса Код рассказать эту историю. Эти Кэлхауны по происхождению цыгане.
— А я вовсе не оратор какой, — сказал Солтерс. — Я хочу сказать о морали этой истории. Наш Гарви точь-в-точь такой же: наполовину городской паренек, наполовину набитый дурак; а кое-кто принимает его за богача. Вот и всё!
— Вам приходило в голову, как было бы здорово, если бы весь наш экипаж состоял из одних Солтерсов? — сказал Длинный Джек. — Наполовину он в борозде, наполовину в навозе — этого-то Кэлхаун не говорил, — а еще воображает себя рыбаком!