Мир в латах (сборник)
Шрифт:
“Ничего себе, — думаю, — допрыгались мы у Бермудов, под “летающее блюдце” угодили. Что же делать теперь?..”
Этот молчит, потом продолжает:
— И я остался один. Наш корабль разбился, и товарищи мои погибли.
— А вы, значит, из космоса? Или как?
— Нет, это вы из космоса. Мы раньше думали, что в космосе разумная жизнь невозможна. Теперь я убедился, что это не так. Если я спасусь, наш мир узнает о вас.
— А вам спасаться туда? — спрашиваю и показываю вверх.
— Туда, — отвечает, показывая вниз. — Мы живем
— Круглые такие? Как тарелки?
— Да, это наши космические аппараты. Преодолеть границу сред можно только в этом районе, здесь существует магнитно-гидродинамический феномен…
Он придвинулся ко мне, и я увидел сквозь иллюминатор его лицо: сплющенное, покрытое зеленой чешуей, без рта, без носа…
— Хоть вы и внушаете мне отвращение, — говорит этот, — я должен приветствовать вас как собрата по разуму. Нам нужно очень многое сказать друг другу…
— И тут, Толя, он вдруг исчез. Совсем, понимаешь? Я привстал на плотике, вижу — корабль. Меня рыбаки подобрали…
— Неугомонный ты какой, — ответил краснолицый санитар и, засучив рукава, взялся за шприц…
На двухкилометровой глубине, на дне огромного тектонического разлива в специальном пещерном санатории лежал Штурман.
— Это может быть! Может! В космосе живут разумные люди! — кричал он. — Я лично разговаривал с одним!.. Да развяжите же!
— Неугомонный ты какой, — ответил зеленолицый санитар и, засучив рукава, взялся за шприц…
Михаил Ларин
В чужом доме
В среду Кирилл проснулся со страшной головной болью. Осторожно, чтобы не разбудить жену, встал с дивана. Не включая свет, долго ерзал по полу ногой — искал тапки, которые перед сном снял где-то рядом. Наконец понял, что Верлена, как всегда, поставила их у двери. В аптечке разыскал начатую болеуспокаивающую конвалюту. Для верности достал две таблетки и, хлебнув немного воды, глотнул сразу обе.
У него никогда еще так не болела голова. Сказать, что это отзвук вчерашней вечеринки, — значило ничего не сказать. Нет, дело не в том, что пил. Но почему так раскалывается голова?
Кирилл подошел к окну. За стеклом был утренний сумрак, который съедал бледный туман. Хотел приготовить кофе, но раздумал. Несмотря на выпитые таблетки, боль не унималась. Что-то исподволь, но упрямо врывалось в сознание, напоминало о себе.
Внизу тихо, словно крадучись, прошуршала шинами легковушка, и снова все замерло. Только в висках, как кузнец по наковальне, с завидной последовательностью бил молоток…
“Чем я провинился и перед кем? Почему каждую среду повторяется эта страшная экзекуция?” — подумал Кирилл.
Прошел в кабинет, сел в кресло и взял первую попавшуюся книжку. Не успел даже раскрыть ее, как на него упало то, что вот уже на протяжении месяца мучило, адской болью разливалось по телу.
“Но ведь я должен, обязан был забыть все! Ведь это случилось так давно!..”
С тех пор, как наш новый шеф оказался на Спутнике, прошло почти двадцать пять лет. А впервые я встретился с его пронзительными колючими глазками, когда был совсем юным. Шеф тогда появился в аудитории неожиданно — едва начался урок. Не обращая никакого внимания на учителя, старик в сопровождении целой свиты не спеша осмотрел помещение. Затем, едва не застряв в проходе, подошел к нашей парте и ткнул похожим на сосиску пальцем в меня и моего товарища и неприятно прохрипел:
— Они пойдут со мной.
Учитель кивнул лысой головой и мигом подскочил к нам:
— Собирайтесь! Побыстрей! Книжки и тетради возьмете потом.
— Они им не понадобятся, — опять прохрипел старик и, окинув взглядом класс, показал еще на одного ученика. — И этот.
Раньше мы знали только две дороги от интерната, где учились, к небольшому ручейку, который впадал в бассейн, и к столовой. Дальше мы не могли ступить ни шагу- за нами пристально следили преподаватель и его помощник робот. Теперь же, обойдя ручей и бассейн, опасливо озираясь, мы топали извилистым полутемным коридором за стариком, который, казалось, не замечал нас.
Наконец он остановился, приоткрыл массивную дверь, из-за которой на нас упал резкий дневной свет. Толстяк пренебрежительно сказал.
— Все. Пришли. Отныне вы будете экспериментаторами. Мы не понимали тогда, в чем смысл этих слов. Да и где ребенку, который едва научился читать, знать о таких вещах.
Как утята за уткой, мы вошли следом за стариком в большую светлую комнату. Сразу же подбежал низенький рыжебородый мужчина. Он, как и наш бывший учитель, Иван Степанович, послушно уставился на старика.
— Они будут экспериментаторами, — резко бросил дед, и, даже не взглянув на нас, быстро вышел из комнаты.
Бородатый, облегченно вздохнув, улыбнулся, подошел ближе и похлопал меня по щеке.
— Давайте познакомимся, дети, — приветливо сказал он, и мы, наверное, подсознательно сразу же почувствовали, что у этого рыжебородого по-отцовски доброе сердце. — Меня зовут сэр Клиффорд. А как вас? Ну вот, например, тебя? — Бородач обнял моего товарища.
— Двести двенадцатый, господин, — заученно выпалил Жора.
Сэр Клиффорд ничего не сказал, но я увидел, как теплые карие глаза его сразу посуровели.
— Имя у тебя есть, детка?
— Так точно! Двести двенадцатый, господин, — опять отрапортовал Жора, даже не моргнув глазом.
— А мама как тебя называла?
— У меня мамы не было, — ответил Жора, вновь стукнув каблуками маленьких ботинок.
Сэр Клиффорд вздохнул и обратился ко мне:
— Ты тоже не знаешь, как тебя зовут?
— Ки-Кирилл, — запинаясь, ответил я, поскольку очень давно не произносил свое имя. У меня тоже был номер.