Мир-Земле (сборник)
Шрифт:
— Из-за каких-то нескольких комнат вы намерены с ними сражаться?
— А вы знаете, что такое Шатт-эль-араб? Или Португальская Западная Африка и Скадар? Говорят, война началась из-за этого.
Взяв микроскоп, я отправился за своим Аписом, то бишь профессором Орелом. Он в те минуты докладывал кому-то по телефону о моих выходках. Я разбил ему череп подставкой от микроскопа. К несчастью, не убил, о чем весьма сожалею. Ежедневно на фронтах убивают тысячи людей — нападая на физиологов, я руководствовался той же логикой. Все акции, которые я предпринимал, в точности соответствовали тому, что творили Гетцендорф и Берхтольд, Вилем, Грей или Пашич. Почему же их деяния никто не считал безумством? Их не показывали психиатрам,
Профессор замолчал. Во всяком случае, стенография заседания, недавно обнаруженная в моравском, на этих словах прерывается. Журналисты, бывшие в зале суда, не написали ни строчки. Об этом процессе никто не узнал. Да и много воды утекло с тех пор. Столько произошло событий: две мировые войны…
Итак, упрямый гистолог отказался служить молоху войны. Упрямство ученых и изобретателей, как свидетельствуют многие авторы этого сборника, вообще причиняет жрецам войны массу хлопот, потому что сколько ни объясняй им необходимость человекоубийства, как ни обрабатывай в духе милитаристского мышления, какой-то фактор непременно останется неучтенным и всплывет в самый неподходящий момент. То это будет здравый смысл, то элементарная совесть, то обычные человеческие чувства. Одним словом, так называемый "человеческий фактор".
Вот и в рассказе Фабиана Доблеса (Коста-Рика) "Письмо" с талантливым молодым исследователем, которому только и заниматься чистой наукой, начинает твориться что-то необъяснимое…
ФАБИАН ДОБЛЕС
ПИСЬМО [32]
Случилось невероятное, мама. Результаты последних анализов, проведенных вчера в химической лаборатории университета, не оставляют и тени сомнения в том, что происходит с Альфонсо. Вот уже второй год мы работаем вместе, за это время всякого навидались. Но как бы трудно нам ни бывало, неизменно его помощь, участие в общем деле приносили прекрасные результаты. Ты знаешь, мне чужды всплески каких бы то ни было эмоций, тем более — в оценке человеческих возможностей, и все же признаюсь тебе: коллеги по факультету убеждены, что Альфонсо — гений, и потенциал этого гения уникален.
32
Пер. изд.: Dobles F. La carta: в сб. Dobles F. Cuentos. — San Jose: Educa, 1984.
Подумать только, ведь на свете существует немало специалистов, подготовленных ничуть не хуже Альфонсо, да и внешне он ничем не отличается от других. Однако никто из нас так и не смог почему-то шагнуть за пределы запрограммированного, добиться большего, чем это, по мнению коллег, необходимо, чтобы слыть вполне добросовестным специалистом. Да и зачем, собственно?
А вот Альфонсо тот, похоже, становится настоящим — как это странно звучит! — творцом собственных, новейших гипотез. В разработке их он, представь, умеет предвидеть любую неожиданность, исправить ошибку даже там, где искать-то ее не пришло бы в голову и самым маститым ученым. Но будем смотреть правде в глаза: состояние Альфонсо внушает самые серьезные опасения.
Я полагаю, что все началось с того самого дня, когда профессору Ломбарди и мне было поручено возглавить одно историко-статистическое исследование. Нам предстояла довольно скучная и утомительная работа. Надо было собрать уйму всяких сведений с древнейших времен — когда человек впервые поднял руку на человека, и проследить
Пока мы занимались только статистикой, он вел себя как обычно, с присущим ему хладнокровием и выдержкой. Но когда пришла пора анализировать, выявлять и увязывать отдельные феномены, возникшие вдруг на стыке, казалось бы, ничего общего не имеющих дисциплин, — с тем, разумеется, чтобы со временем непосредственно и обстоятельно заняться объектом научного исследования, — вот тут-то я и начал подмечать некоторые тревожные симптомы в его поведении.
Знаешь, даже писать об этом как-то дико — во всяком случае, нормальному, то есть чуждому всяким эмоциям человеку, но… Альфонсо вдруг сделался мрачен, и порой казалось, что ему форменным образом начихать на все наши исследования. А иногда он оставался в лаборатории до рассвета — дня ему, видишь ли, было мало.
Все мы, конечно, и виду не подавали, что нас это несколько шокирует, но… в общем в кулуарах пошли всякие разговоры. Мне они, впрочем, были неинтересны: к чему все эти всплески, если ты и так уже прекрасно изучил такой объект, как Альфонсо! Да, за многие годы нашей работы я научился безошибочно определять природу любой его реакции на происходящее, я отчетливо распознаю в нем даже те импульсы, что кроются не в поверхностном эмоциональном слое, а несколько глубже. Сколько раз мне приходилось убеждаться в своей правоте!
К примеру, вчерашний его поступок можно объяснить, пожалуй, такими ненаучными терминами, как гнев или даже отчаяние: вообрази, когда ему задали несколько вопросов по теме, он вдруг решительно отказался отвечать! При этом вид у него был такой, будто его вот-вот стошнит. Более того, он позволил себе дерзость повысить голос. В частности, кричал, что мы выхолостили суть самой проблемы и работаем в полной и добровольной изоляции от того, что происходит в мире. Когда же настало время потребовать у него проект предварительных заключений и наброски новых, перспективных исследований, Альфонсо прямо задохнулся — его словно удар хватил. Я почти уверен, что эта так называемая проблема войны или мира озаботила его настолько, что в итоге он сделался просто невыносим. Пришлось его изолировать.
Альфонсо подвергли тщательному тестированию, исследовали вдоль и поперек. И, знаешь, светила науки уверяют, будто он совершенно здоров, хоть сейчас выписывай, но…
Альфонсо непрерывно истекает какой-то жидкостью, и нянечкам приходится то и дело вытирать пол у его кровати. Просто загадка какая-то для всех наших специалистов. Совершенно не изученное еще явление. Пришли лишь к одному выводу: его ни в коем случае нельзя относить к воздействию внешних факторов, какие-то неполадки происходят в самом организме.
Я лично исследовал результаты анализов.
Это слезы, мама. Альфонсо плачет.
Итак, пока человек способен плакать, для мира есть надежда.
Пока действует "человеческий фактор", мир можно спасти, потому что человек не потерян для мира и за ним остается право выбора. Художественному исследованию поведения человека в пограничной ситуации между войной и миром писатель ГДР Вольфрам Кобер посвятил новеллу "Война" — самое, может быть, суровое и откровенное в части изображения гнусностей человекоубийства произведение сборника наряду с рассказом Д.Холдмена про рядового Джекоба.