Мир Жаботинского

Жаботинский Владимир Евгеньевич

^{Там же.}

Зияющая пропасть разверзлась — в этом больше не было сомнений. Но, несмотря на это, народ «не встрепенулся, не вздрогнул, не потрясся». Он не понял еще, что единственная защита в том, что Жаботинский назвал эвакуацией(см. ст. «Эвакуация»):

Я уже не помню, кто из русских писателей написал рассказ, а может, это была статья, под названием «Не страшно». Он доказал в этом рассказе, что самые страшные и ужасные вещи выглядят, в общем-то, совершенно буднично. Мы проходим мимо, не замечая, что мы стоим перед ужаснейшим из всех «нестрашных» явлений: народ, который сжигают, топят, чье тело точит рак. И все это видят, и все видят, что лекарства нет. И не содрогнулся, и не потрясся народ. Как будто ничего необычного не случилось. Это даже не апатия,

не безразличие — наоборот, все живет и кипит. Говорят, кричат, выламывают руки и ноги, но разговоры все — о прошлогоднем снеге, что давно стаял, а крики — вопли «ура!». А флаги — не хочется говорить, почему спущены флаги. И так валяется в грязи многомиллионный народ, партнер Бога и живой свидетель деяний Божьих три тысячелетия тому назад, народ, полный сил и талантов. Может быть, прекраснейший из всех племен и языцев, если бы только нашлось для него место на земле,— и вот он валяется и катится в небытие, в последнюю пропасть забвения. И ему шепчут на ухо, что стоит утешиться «алией» нескольких дюжин вместо исхода из Египта и возвращения в Сион десятков тысяч несчастных, которым уготовано истребление.

^{Там же.}

Кто-то приводил доводы, что Жаботинский и сам не предвидел близкую катастрофу. Ведь он не верил, что вспыхнет мировая война. Правда, у него были опасения насчет тех разрушительных последствий, которые принесет развитие современных средств уничтожения. У диктаторов — так он тогда полагал — нет потребности в войне, ведь они и так достигают свои цели одну за другой. «Но евреям будет очень плохо» («Разрядка напряженности», «ха-Машкиф», 8.06.1939). Для нас, евреев, часы уже пробили одиннадцать — неужели это конец?

По правде говоря, я иногда подозреваю, что время уже далеко за одиннадцать, что уже пробило полночь, то есть — конец. Я сын поколения, которое видело немало тяжелых времен. Кроме того, и в книгах мы читали изрядно о трагических эпохах. Но наша эпоха внове и для меня, и самая большая неожиданность — это странная пассивность, и не только евреев (тут-то что нового!), но и умных могучих христианских народов. Они знают, что к ним приближается страшная эпоха, знают, откуда она идет, ясно понимают, что им делать, чтобы спастись от нее,— и не делают ничего. Это то поразительное бессилие воли, придающее ситуации в мире характер ни на что не похожей напасти. Как если бы какая-то ведьма прокляла всех нас. Большие часы начинают бить полночь: вот приближается конец и человечество ждет ангела смерти. И среди этого человечества — мы, евреи, которые всегда свято верили, что мы бесмертны. Все без исключения, включая безбожников и атеистов и даже выкрестов, все мы были уверены инстинктивно, что полночь не пробьет.— А все же?

Но, может быть, лучше встряхнуться от этого наваждения. Пусть будет только одиннадцать. Это последний час. Пока еще есть возможность оглядеться, нет ли на охваченном пламенем горизонте какого-либо места, куда не дошли языки пламени, и, может быть, попытаться спастись.

В первой трети нынешнего века наш народ живет под двойственным знаком двух надежд или двух снов: укрепить наше существование в диаспоре — или же в Эрец Исраэль.

Мое мнение, что первую мечту уже не спасти. Я говорю сейчас исключительно о мечте номер два: это единственная, по крайней мере, мечта, стоящая того, чтобы рискнуть ради нее.

^{«Одиннадцать часов», «ха-Машкиф», 27.01.1939.}

Прошли недели, месяцы; тут и там появились признаки успокоения, но более чуткие уловили запах смерти и разрушения:

А я говорю вам, дорогие друзья, что это переход не к новому образу жизни, а к гибели. Ги-бе-ли, выучите это слово наизусть, и дай Бог, чтобы я ошибся. Если в нашем споре уже пошли в ход такие слова, как «предательство», тогда я считаю предателем всякого, кто попытается затушевать остроту вопросов, стоящих перед восточноевропейским еврейством (вопрос эмиграции). Этот вопрос всегда был решающим, но сегодня более, чем когда-либо прежде. Правда, волк спит: последние месяцы он меньше набрасывался на наших людей. Но нельзя быть таким ослом, чтобы надеяться, что волк будет спать долго. Его сон будет очень короток, он вот-вот проснется. Скоро появится отвратительный злобный зверь, чей аппетит только удвоился. Сейчас следовало бы, чтобы каждый имеющий уши прислушался к его сонным всхрапам и рычанию. Пусть Бог Израилев сохранит народ Свой от десятой доли тех страстей, что видятся чудищу в его снах!

^«Конец

«Долой»!», «ха-Машкиф», 30.06.1939.

Прошло ровно два месяца со времени написания этих тревожных слов, и все они до последнего оказались пророческими...

Неделимость родины

«Рука еврея не упустит свое право — оно вечно, оно неделимо; и мы не свернем с пути к Сиону, и весь Сион — наш!».

Общественная полемика о «неделимости Родины» и «отдаче территорий» разгорелась задолго до Шестидневной войны. По решению Международного суда евреи получили право на «все территории» (в частности, на Синай и Голанские высоты) со дня установления (1920 г., Сан-Ремо) британского мандата на Эрец Исраэль «в интересах восстановления еврейского национального очага в Эрец Исраэль». В тексте мандата говорилось о целостности Страны, включающей оба берега реки Иордан, и об отношении к еврейскому национальному очагу: «...И таким образом признается историческая связь между еврейским народом и Эрец Исраэль». Но, запутавшись в колониальных интрижках и денежных отношениях с арабами, англичане решили урезать не только политические права евреев, но и предназначенные им территории. Вначале были исключены статьи мандата о восточном береге Иордана, затем в 1937 году Британия (на правительственной комиссии, во главе которой стоял лорд Пиль) выдвинула план раздела территорий, по которому евреям полагалось лишь четыре процента от того, что было определено мандатом. И Сионистский конгресс в Цюрихе в августе 1937 году принял и одобрил этот план!

Жаботинский был решительно против. Он вообще не верил в возможность осуществления плана раздела и провозгласил в день его публикации: «Ништ гештойгн, ништ гефлойгн» (в смысле: чушь и бред), но и он смирился с трагической ошибкой. За прошедшие годы многое изменилось, но просто поразительно, насколько похожи споры об «отдаче территорий» после Шестидневной войны на жаркую полемику о «разделе» во времена Жаботинского.

Отстаивая историческую связь народа Израиля с его родиной, Жаботинский с болью и горечью восклицает:

Историк будущего, изучая наше время, споткнется на сложном и запутанном психологическом феномене, не поддающемся объяснению,— феномене, который проявился, например, на последнем сионистском конгрессе в Цюрихе. Историк будущего возьмет в руки карту Эрец Исраэль. На обороте он обнаружит записанную цитату — упаси, Господи, не из ревизионистского плана, а из бумажек комиссии Пиля: «Декларация Бальфура была основанием для определения всей территории Эрец Исраэль в 116 тысяч квадратных километров по обе стороны Иордана». И от всей этой обширной территории сионисты на своем конгрессе просят оставить им для владения не более четырех процентов и после этого рады и счастливы. Не поддается пониманию!

И еще непонятно вот что. В предисловии к британскому мандату говорится, что существует историческая связь между еврейским народом и Эрец Исраэль. И историк, желающий разобраться в характере этой связи, перелистает Танах. И найдет имя праотца Авраама. Какое там место связано с именем Авраама? Хеврон. Но Сионистский конгресс в Цюрихе согласен отказаться от Хеврона. Он листает дальше: Гидеон. Имя этого судьи связано с городом Шхем. Но сионисты готовы отказаться и от него. С именем судьи и полководца Ифтаха связана земля Гилеад. И от нее сионисты отказываются. Что уж тогда говорить о святом городе Иерусалиме! Все, что осталось от Эрец Исраэль, все, что еще хранит дух Танаха, сионисты готовы передать арабам. И все это ради «раздела».

Но почему, собственно говоря, раздел? Если у меня есть 25 золотых и из них у меня отбирают 24 — это раздел или грабеж? То, что предложила комиссия Пиля и с таким энтузиазмом подхватили сионисты, это не раздел, а арабское государство во всей Эрец Исраэль, за исключением четырех процентов ее земель.

^{Речь в Варшаве, 12.7.1938; в сб. «Речи».}

Жаботинский предвидел опасность, угрожавшую усеченному государству:

Как возможно, с точки зрения стратегии, защитить эти «границы» от серьезной агрессии? У нас низменность, а у арабов — холмы. На арабских холмах очень удобно расположить артиллерийские орудия: в пятнадцати милях от Тель-Авива и в двадцати — от Хайфы. За несколько часов можно разрушить эти города, целиком вывести из строя порты и захватить равнины, невзирая на мужество защитников. Ведь нельзя отрицать страстное желание арабов прибрать к рукам «границы»...