Миражи мегаполиса
Шрифт:
Потом она украдкой переводила взгляд на Роланда. Он с неменьшим комфортом расположился напротив, вытянув ноги, переплетя пальцы над дымящейся чашкой, и выглядел вполне расслабленным. Веки были полуприкрыты, хотя она не могла поручиться, что он не смотрит на нее. Но Эми пользовалась возможностью рассмотреть его в спокойной обстановке. Почему-то делать это открыто ей было неудобно. Она даже не могла понять, чего именно стесняется, да и стесняется ли вообще?
В ресторане, когда они сошлись в словесной дуэли, Эми успела решить только, что внешность у него, пожалуй, располагает к себе. Потом краешком
Изучив его, Эми решила, что, пожалуй, это запоминающееся, неординарное лицо. Высокий лоб, четко очерченные губы, нос, похоже, когда-то был сломан, что, впрочем, не сильно отразилось на привлекательности его хозяина. Но главным в этом лице были глаза. Под темными, почти сросшимися бровями из-за непозволительно длинных для мужчины ресниц внимательно смотрели глаза цвета очень темного янтаря или цвета болотной воды, толщу которой пронизывают солнечные лучи.
На какое-то мгновение Эми ощутила мстительно-злорадный укол в сторону Стэнли. Видишь, и без тебя нисколько не страдаю, более того – прекрасно провожу время, наслаждаюсь разнообразием жизни, пользуюсь вниманием интересных людей…
Мысль исчезла так же внезапно, как и появилась, смытая нахлынувшей ночной усталостью.
Да, собственно говоря, и не имело происходящее никакого отношения ни к Стэнли, ни к проекту, ни к одному из случившихся за последние дни событий или недоразумений.
На грани полусна, куда-то проваливающегося сознания мелькнула другая мысль: пожалуй, историю со Стэнли можно смело закрывать. Считать завершенной. Присваивать экспонату номер и сдавать его в архив.
Нет, она не жалела о том, что была искренной, что проявляла свои чувства и пыталась добиться того, к чему стремилась.
Но все-таки впредь ей, Эми Белнил, стоит внимательней смотреть, на кого она собирается распространять свою искренность. Это ведь тоже подарок. Не все стоят такого подарка, как доверие. И, наверное, лучше одарить человека своим расположением с опозданием, чем поспешить. А за науку она Стэнли даже спасибо скажет. Да и история эта могла обойтись ей куда дороже – по времени, по истерзанным чувствам и по несбывшимся ожиданиям…
Через пару дней после свадьбы на мобильный начинает трезвонить Роланд.
Эми была бы рада ответить, но ей было нечем… Диалог, как правило, предполагает включение обеих сторон.
Эми валялась на разбросанных ярких подушках, цвет которых поглощала обступившая все темнота. Поздний вечер, тишина вокруг…
И вдруг наступает понимание того, что ее бесцельное валяние в темноте под одеялом не принесет никаких плодов. Она ведь все равно не в состоянии до конца оценить случившееся. Только сама жизнь впоследствии расставит события по местам, тогда станет немного понятней, для чего это было нужно.
Сейчас Эми твердо знала только одно: она купилась на разноцветный стеклярус, на фальшивку.
Но она, черт подери, ни о чем не жалела! Собственный жизненный опыт не продашь и не подаришь другому человеку, но он важен для нее самой, вот что главное.
Эми встала и зажгла в комнате яркий свет. Ее взгляд упал на заброшенный мольберт. Эми уже давно стащила его с антресолей, планируя хоть немного порисовать на природе. Когда-то ей неплохо удавалось это занятие. Вытащила, а потом, закрутившись, напрочь забыла о том, что приносило ей пусть небольшую, но чистую радость творчества, когда через пальцы свойственными только ей движениями, индивидуальными штрихами на бумаге начинает проявляться что-то, чем уже можно поделиться с другими…
И Эми начала рисовать, выплескивая в пространство, ограниченное контурами белоснежного листа, все, что жило и бушевало внутри. Хаос ее мыслей рождал чудовищ – на мольберте преобладали черные, багровые, лиловые и грязно-зеленые цвета. Водовороты, цунами, смерчи, тайфуны, беспорядочные нагромождения пирамид оседали бесформенными пятнами на бумаге. Так Эми прописывала всю причудливость своих ощущений на белоснежной поверхности ватмана.
Постепенно, однако, она начала замечать, что грязные тона исчезают с мольберта, цвета смягчаются и светлеют. Штрихи меняются – от стремительных и резких переходят к более плавным и тонким линиям.
Вот набор ярких красок на палитре сменяется пастельной гаммой, и она прописывает легкие, едва обозначенные движения светлыми и нежными цветами. Словно Эми мыла дочерна закопченное, до невозможности грязное окно и потоки черно-бурой жижи стремительно стекали по нему. Но по мере отмывания вода светлела, вид из окна прояснялся, и, наконец, наступил момент, когда по стеклу начали сбегать лишь прозрачные капли.
Очередной лист бумаги на мольберте остался нетронутым, рука не поднималась, кисть не шла… Прикасаться к краскам, наносить их на бумагу больше не хотелось. Предыдущий лист был чуть тронут голубым и бежевым. Чистые, едва обозначенные, нежные тона. Рука не шла. Новый лист остался белым.
Эми упала на пол рядом с мольбертом и проспала шестнадцать часов подряд…
Ее разбудил настойчивый звонок в дверь.
Сперва она не могла понять, почему вообще проснулась. Потом попыталась нашарить мобильный – может, звук исходит от него? После этого проснулась окончательно, и до сознания дошло, что звонят в дверь. Пришлось подниматься и идти открывать.
На пороге стоял Роланд. Эми почему-то даже не удивилась.
– Привет, – робко произнес он.
– И тебе привет. Проходи, что ли, – предложила она.
Роланд смущенно переступил через порог.
– Я беспокоился. На звонки ты не отвечала, а узнавать через Мей, что с тобой, было бы верхом неприличия в медовый месяц. Слушай, на кого ты похожа?
– А в чем дело? Ты не очень-то любезен.
– Бледная, растрепанная…
– Еще что-нибудь? – уточнила она.
– Это, пожалуй, основное. Ты чем вообще занималась все это время?
– Чем? – Эми задумалась. – Лежала, думала, иногда спала, время от времени пыталась разыскать на кухне сок.