Миражи

Вересов Иван

— Да, иначе. — И Виктор, неожиданно для самого себя, начал говорить. Открыто, без опасения, что его осудят или не поймут. — Теперь я редко бываю в театре, иногда потому, что времени нет, но больше потому, что я как будто виноват перед ним.

— Виноваты? — удивилась Ника.

— Да… человек театра не может отдалиться от театра потому, что это своего рода болезнь, не смог отойти и я. Жизнь артистов — клановая общность, в ней все замкнуто. Особенно если театр большой, то он самодостаточен. Он как бы отделяет человека от внешнего мира, заключает его в свой, подобный кокону, или скорее хрустальному шару, из него видишь другой мир через прозрачные стенки, но совсем не хочешь туда. Потому что он скучный по сравнению

с тем в котором находишься ты. Все общение сосредотачивается внутри. Дружба, ненависть, любовь — все внутри. Есть сцена, ее видят зрители и есть мир актеров — это «закулисы». Там я вырос, там прошли мои детство и юность. Когда не был у бабушки — я болтался в театре. Это и был мой дом в Питере. Мариинский театр. Для кого-то это партер и ложи, лазурный занавес, огромная хрустальная люстра, блестящее паркетным полом фойе, беломраморные лестницы, лепнина и позолота. Рафинированная публика в вечерних нарядах. А для меня — это закулисы и гримерки, мишурный блеск костюмов разных эпох и народов, плотно пригнанные доски сцены, пыль бутафорского цеха, где можно отыскать все что угодно от Эскалибура до волшебной лампы Аладдина. Слоны, лошади и лебеди на колесиках, морские зыби из парусины, леса из раскрашенных сетей с аппликацией, ночное небо из новогодних гирлянд, раскаты грома, создаваемые помрежем за сценой с помощью ржавого железного листа… Для меня театр — это изнанка. Театральный буфет прокуренный и душный, где в антракте собираются усталые короли и герцоги, где легкокрылые сильфиды едят вполне земные бифштексы с кетчупом и кутаются в растянутые шерстяные свитера, потому что по бесконечным театральным коридорам вечно гуляют сквозняки. Для меня театр — это балетные классы, где «…и-раз-два-три… плие…аттитюд…еще плие…руки в третью позицию, ноги в первую…» и бесконечная классика у палки, квадраты аккомпанемента на расстроенном рояле. И концертмейстер клюет носом на своих шестнадцати тактах вальса…

Репетиции, ночные монтировки света, и снова репетиции, репетиции, репетиции… костюмерные цеха с длинными рядами вешалок. А на них! Каких только костюмов нет! Вся история человечества, разные эпохи, страны, народы представлены тут. Подводный и подземный миры, необыкновенные фантазии и реальные одежды различных сословий. Принцы и нищие, святые и распутницы, юность и старость — все это тут. И все это называется одним словом, пришедшим к нам из глубокой древности. Театр.

Вот так я жил и рос и так составлял себе представление о Мире.

Я видел актеров вблизи, перед самым выходом на сцену — обычные люди. Но! Открывается занавес, и совершается чудо. Самое великое из всех чудес каким я был свидетелем — Лоэнгрин Рихарда Вагнера. Это он перевернул мою жизнь.

Даже и дату моего появления на свет определил театр. Мама пела спектакль, споткнулась, упала на сцене, в ту пору она была в положении, вот я и родился в марте, под знаком рыб, а не в июне вместе с другими львами.

Виктор остановился. Он понял что слишком долго говорит один и это не вежливо. И вообще, такие откровения не подходят для подобного случая.

Он посмотрел не на Нику, а на Татьяну. Та встретила его взгляд, и Виктор прочел в карих глазах женщины одобрение, участие и еще что-то, чему он не мог подобрать слова.

— Я пойду, чашки помою, — сказала Таня и поднялась со своего места за столом. Она давно уже поняла, что сейчас ее присутствие здесь лишнее, что этот вечер и ночь особенные для Вероники и Виктора, и что сейчас между ними совершается такое, чему не должно быть свидетелей, пусть даже самых доброжелательных.

— Давай я помогу, — встрепенулась Ника. До этого она сидела неподвижно и как завороженная слушала Виктора, не хотела, чтобы он прерывал рассказ, но когда Вяземский замолчал, а Татьяна решила оставить их наедине, Ника испугалась.

— Нет уж, сиди, в таком платье, только

чашки и мыть, — пресекла Татьяна попытку Вероники сбежать на кухню.

А Ника даже и не подумала, что сидит за чайным столом все в том же вечернем платье. Несколько часов назад она была рядом в Виктором совсем в другом мире и не могла вот так сразу перейти в привычный реальный, с обстановкой городской квартиры, чайными приборами и обоями в цветочек. Сколько бы сейчас Виктор не рассказывал об обыденности того, из чего рождаются чудеса, все равно не могла она до конца поверить. Нет, не все так просто, он не договаривает, не может открыть ей всего. А сможет ли? И когда? Она так хочет этого! Больше всего на свете хочет узнать и понять…

Таня собрала чашки, тарелки и вышла из комнаты.

Виктор задумался, он сидел спокойно положив руки на колени, не испытывая никакой неловкости ни от своего пребывания в чужом доме в столь позднее время, ни от вечернего костюма, совершенно не подходящего к обстановке.

Сейчас он был откровенен с этой девочкой. Вернее с самим собой. И что бы она ни спросила — он ответил. Возможно, это театр вернул ему способность к откровенности и открытию себя, или пришло время и спектакль лишь ускорил то, что непременно бы совершилось. Ведь в жизни каждого человека наступает время, когда приходится посмотреть в себя.

— Ваша мама пела в театре? — спросила Ника. Не только потому, что стремилась поддержать разговор в той же теме, она надеялась, что не ошибается и вопросом своим не нарушит того, что было сейчас в нем.

День за днем они встречались и каждый раз он уходил за ту черту, куда ей пути не было. Замолкал, прислушивался к самому себе и уходил. И вот сегодня мир его приоткрылся. Сначала из немногих реплик в театре, теперь из короткого рассказа за столом она начала узнавать Виктора.

— Да, она пела, тридцать лет. В ее трудовой книжке всего одна запись «государственный академический театр оперы и балета имени Кирова. Солистка оперы» Когда она в первый раз вышла на сцену Мариинки ей было двадцать пять, когда вышла в последний — пятьдесят пять.

— А потом?

— Знаете, есть хороший американский фильм «Леди Гамильтон». Там про адмирала Нельсона и женщину, которую он любил, но жениться на ней не мог. Когда Нельсон погиб, через много лет Эмма Гамильтон сказала о времени своего одиночества: «Не было потом».

— Я не смотрела.

— Если попадется обязательно посмотрите, там играет Вивьен Ли, старый добрый голливудский фильм. Я его очень люблю.

— Обязательно посмотрю, — Вероника сидела на диване и внимательно разглядывала свои пальцы. Она чувствовала на себе взгляд Виктора, но отчего-то не могла поднять глаза. Все тот же необъяснимый страх мешал ей. Чего она боялась? Этого Ника не знала.

На кухне Таня звякала чашками, потом вода перестала биться о раковину, скрипнул стул. Значит все дела по дому Татьяна закончила и, по своему обыкновению, села почитать.

Нике вдруг нестерпимо ярок показался свет люстры, хоть в ней было всего три плафона, да и лампы не такие мощные. Но сейчас лучше бы горел небольшой настенный светильник, а еще лучше — свечи на столе…

— Можно я погашу верхний свет? — спросил Виктор, как будто читая ее мысли.

— Да, я тоже хотела бы, глаза устали, — кивнула она.

Вероника повернулась к стене и протянула руку к витому шнурку бра, а Виктор встал и оглядывал стену в поисках выключателя.

— Он там, у двери, за ковром, — подсказала Ника и снова приняла ту же несколько напряженную позу.

Когда комната погрузилась в полумрак стало полегче.

Виктор не вернулся на диван, он сел напротив на место Тани. Теперь Ника могла хорошо рассмотреть его лицо, а он видел ее не так ясно против света. Волосы девушки немного растрепались, выбились из прически и золотым ореолом светились вокруг головы и на плечах.