Миры Альфреда Бестера. Том 3
Шрифт:
— Она рвала мне покрывала.
— Что-о?!
— Ваше лучшее творение изодрало в клочья мои шелковые покрывала с монограммами, за которые я платил бешеные деньги. Ручная вышивка, монастырская работа. Ваша копия мифологической сирены изодрала их своими ногами. Вы только посмотрите на них!
Присматриваться не было нужды. Отрицать очевидное невозможно: стройные ножки соблазнительнейшей из сирен от коленей книзу покрывали фазаньи перья.
— Ну и что? — нетерпеливо осведомился Мэнрайт.
— Я весь исцарапан.
— Черт бы тебя побрал! — взорвался Мэнрайт. — Ты просил сирену? Ты получил ее за свои
— С птичьими лапами?
— А ты чего хотел? Не слышал, что сирена — наполовину женщина, наполовину птица? Можно подумать, Булфинча [112] никогда не читал. Еще Аристотель писал об этом. И сэр Томас Браун [113] тоже. Скажи спасибо, что у нее только ноги фазаньи, а то могла бы оказаться в перьях от талии и ниже. Ха-ха!
112
Булфинч Томас (1796–1867) — американский писатель, автор популярных пересказов классической мифологии.
113
Браун Томас (1605–1682) писатель, врач, один из наиболее известных прозаиков английского Ренессанса.
— Занятно, — пробормотал Джезами.
— Имей в виду, тебе не просто повезло, — продолжал Мэнрайт. — Все дело в моих гениальных способностях. И в глубочайшем понимании сексуальных потребностей.
— Не нахальничай, девочка. Я, конечно, тоже не монах, но если я гарантирую девственницу, то… ну да ладно, неважно. Забирай ее домой, Джезами. И не спорь, не то я убью тебя. Черт, где мой огнетушитель? Только что держал в руках… Неустойку профессору я уплачу сам. Не хватало, чтобы страдали его исследования. А ты, Санди, ради всего святого, подстриги свои коготки. Спокойствие и еще раз спокойствие, девочка.
А вы, профессор, собирайтесь и приезжайте ко мне. Вот мой адрес на карточке. Ну так какого черта вы крутите в руках этот идиотский огнетушитель?
— …Вот такая у меня здесь картина, Чарльз. Жаль, что именно сейчас у меня в работе нет ничего интересного. Вы же понимаете, я не из породы ремесленников вроде этой швеи, которая только и может, что кромсать на части взрослых особей да как попало сшивать куски. Все это вы уже видели в балагане. Нет, такое не для меня. Свои творения я генерирую собственными руками, я создаю их на клеточном уровне из настоящей ДНК. Мои младенцы, представьте себе, созревают в колбах: биороботам, как и зародышам человека, не обойтись без материнского чрева.
— Потрясающе, Редж, необыкновенно! Но я совершенно не представляю, как вы регулируете действие РНК.
— Вы имеете в виду посредническую функцию РНК?
— Именно. Общеизвестно, что ДНК — источник жизни…
— Общеизвестно? Скажете тоже! Жалко времени, а то бы я показал вам ту ахинею, что пишут наши академические светила.
— И все-таки нам известно, что РНК служит передатчиком команд в развивающейся клетке.
— Прямо в точку, Чарльз. Вот здесь у нас и появляется возможность вмешаться в клеточные процессы.
— Но как вам удается управлять командами, передавать через посредство РНК команды, необходимые вам? И каким образом вы отбираете эти команды?
— Пойдемте в инкубатор.
— Куда?
— Сейчас мы посмотрим мое тепличное хозяйство, потом я вам все объясню.
Мэнрайт и его коллега вышли из просторного помещения в цокольном этаже, освещенного красноватыми лампами, чей мягкий отблеск множился в лабораторных склянках, окрашивал жидкости в цвет рубина. («Мои младенцы должны быть надежно защищены от шума и яркого света».) Они поднялись этажом выше, туда, где располагались жилые комнаты, отделанные в несуразном вкусе, свойственном домини. Убранство этажа являло собой ужасающую смесь античности, ренессанса, африканского искусства и стиля эпохи Регентства. Венчал все это великолепие мраморный бассейн, в котором обитала переливчатая рыбина, тут же с выжидательным любопытством воззрившаяся на гостей.
— Надеется, что один из нас нырнет в воду, — пошутил Мэнрайт. — Одна из моих причуд, гибрид пираньи и карпа золотистого.
Весь второй этаж — двадцать пять на сто метров — занимал кабинет Мэнрайта, одновременно служивший библиотекой. Все четыре стены до самого потолка были увешаны полками, забитыми книгами, кассетами, научной документацией. У каждой стены — переносная лестница. В качестве рабочего места хозяин кабинета использовал громадный плотницкий стол, заваленный всякой всячиной.
На третьем этаже помещались столовая, кухня; кладовая и комнаты слуг в дальней части здания, выходящей на сад.
Следующий этаж, светлый и просторный, был отведен под спальни. Четыре большие спальни, по соседству с каждой — ванная и туалетная комната. Здесь обстановка отличалась спартанской простотой. Сон рассматривался Мэнрайтом как досадная необходимость, с которой нужно смириться, если уж нельзя получить от нее удовольствие.
— Девять месяцев зародыш человека проводит в глубокой спячке в утробе матери. Да и на том свете отоспимся, — ворчал он. — Впрочем, что я говорю? Я же сам работаю над проблемой бессмертия. Вся беда только в том, что ткани оказываются недолговечными.
По узенькой лестнице, ведущей на крышу, они поднялись в светлую комнатку с куполообразным пластиковым потолком, надежно защищавшим теплицу от ветра и непогоды. Сверкающая конструкция в центре комнаты более всего походила на один из фантастических аппаратов Леонардо да Винчи. Сооружение напоминало неуклюжего сломанного робота, застывшего в ожидании чудо-мастера. Корк внимательно рассмотрел груду металла и перевел взгляд на хозяина.
— Нейтриноскоп, — объяснил домини. — Изготовил собственноручно, вариант электронного микроскопа.
— Неужели нейтрино? Процесс распада бета-частиц?
Мэнрайт кивнул.
— Присоединен к циклотрону. Вот таким образом я произвожу отбор определенных частиц, придаю им ускорение до десяти мегаэлектронвольт. Отбор частиц — самое трудное, Чарльз. Каждая молекула в цепочке РНК по-своему реагирует на бомбардировку теми или иными частицами. Мне удалось выделить до десяти тысяч передаточных команд-инструкций.
— Невероятно, дорогой Редж.
— Еще бы! На это у меня ушлодесять лет.