Миры Филипа Фармера. Том 9
Шрифт:
Корселлис невзлюбил Бертона из-за пустяка. На одной из офицерских пирушек Ричард наскоро сочинял эпиграммы на своих друзей. Зная вздорный и обидчивый нрав командира, он пропустил его имя в своей шутливой перекличке.
Однако Корселлис потребовал куплет про себя, и Бертон продекламировал следующую эпитафию:
Вот могила полковника Корселлиса,
Где лежит его бренное тело.
Все остальное находится в аду,
И надо сказать — за дело.
Как
— Хотя я сам виноват. Знал, что так получится, а все равно полез на рожон.
С Аутрэмом вышла другая история. Когда этот офицер стал генералом Индийской армии, он затеял травлю сэра Чарльза Неприера, которого Бертон считал примером для себя и других солдат. Чтобы поддержать товарища по оружию, Ричард начал издавать «Газету Карачи», в которой помещал статьи и письма, посвященные защите отважного офицера. Аутрэм воспринял это как личный вызов и пообещал при первом удобном случае отправить Бертона под пули на передовую. Годами позже, когда капитан Индийской армии Ричард Фрэнсис Бертон попросил разрешения исследовать Сомали, Аутрэм отказал ему в просьбе.
В то время его отказ почти ничего не значил, но генералу удалось ограничить субсидии на африканские исследования.
И вот теперь Корселлис и Аутрэм стояли перед ним. Первый андроид был в форме полковника, второй носил штатский сюртук. Их лица ничего не выражали.
Они могли улыбаться, но только по команде — и лишь в том случае, если это значилось в программном списке их действий.
— Вы, две задницы! Приступайте к покраске комнат. Все необходимое для работы найдете вон там, — сказал он, указывая на шкаф.
Андроиды не обратили на его жест никакого внимания.
— Посмотрите туда, идиоты! Туда, куда показывает мой палец. Этот шкаф называется конвертером. Там вы найдете лестницы, распылители и краску.
Процедура малярных работ вам известна. При любой нештатной ситуации обращайтесь ко мне.
Сначала Бертон хотел запрограммировать их так, чтобы перед началом работы они облизывали его сандалии. Но потом он посчитал это детским и совершенно бессмысленным актом. Если бы его сандалии вылизывали настоящие обидчики, он бы действительно получил удовлетворение. А так… Хотя Корселлис и Аутрэм не согласились бы лизать его обувь. Да и он не стал бы воскрешать их — даже в качестве своих лакеев. Бертон давно уже понял, что, унижая других, человек унижает и себя.
Тем не менее неловкие движения двух его слуг доставили Бертону удовольствие, и он даже похихикал, когда они направились к конвертеру. Как жаль, что реальные Аутрэм и Корселлис не могли полюбоваться его работой. О, как они негодовали бы и плевались от злости!
Он вздохнул и подумал о том, насколько жалкой выглядела его месть. Если бы все это увидел Нур, он наверняка бы сказал:
— Такие действия и чувства недостойны тебя, мой друг. Ты становишься ничем не лучше своих врагов и этих жалких протеиновых роботов.
— Значит, мне следовало подставить другую щеку? — прошептал Бертон, продолжая вслух воображаемую беседу. — Но я не христианин. Кроме того, я не встречал таких христиан, которые подставляли бы другую щеку после первого удара.
Ему
То, что сошло с рук Алисе, стало бы позором для Бертона. Кроме того, создавая роботов с лицами Гладстона и Дизраэли, Алиса не имела к ним никаких предубеждений. Ее просто забавляло, что на вечеринке им прислуживали два премьер-министра.
Через полчаса Бертон покинул свои апартаменты, хотя ему и не хотелось оставлять андроидов без присмотра. При любой проблеме, которая выходила за рамки программы, они либо игнорировали ее, либо останавливались в ожидании дальнейших указаний. Однако он больше не мог оставаться рядом с экраном, который показывал его прошлое. Время от времени последовательность записанных событий меняла свою хронологию, и в этот день экран демонстрировал эпизоды трехлетнего возраста, в которых его наказывал наставник.
— Я сказал ему, что он дышит, как больная собака, — прошептал Бертон. — И слишком много пердит. А этот ублюдок начал меня бить…
В ту пору он еще не умел читать, но наставник уже обучал его латыни. В свои десять лет Бертон знал латынь не хуже репетитора и свободно говорил на ней.
— Но я выучил ее назло этому висельнику. Ему так и не удалось выбить из меня врожденную способность к языкам. К сожалению, многие дети ненавидят предметы, которые им преподают учителя с охапкой розог. Для них это одно и то же.
Экран с его воспоминаниями появился на стене рядом с дверью, которую он только что закрыл. Бертон сел в летающее кресло, стоявшее у двери, и развернул его в противоположном направлении. Экран тут же переместился на другую стену. Вставив в уши затычки и опустив на лоб длинный козырек, Бертон погрузился в чтение книги. Очевидно, компьютер не имел указаний переносить экран на пол. Во всяком случае, фильм из детства не мешал ему заниматься своими делами.
Он вновь углубился в учебник грамматики этрусского языка, составленный римским императором Клавдием. Эту книгу Бертон воспроизвел по файлам компьютера. На Земле она считалась утерянной в средние века, но агент этиков отснял ее копию почти сразу же после того, как Клавдий дописал последнюю страницу. Пока земные лингвисты оплакивали потерю этого шедевра, он спокойно хранился в записях предусмотрительных этиков.
Перелистывая страницу, Бертон поднял голову и взглянул на экран. На него смотрело раскрасневшееся и разъяренное лицо Мак-Кланахана. Затычки в ушах не пропускали звук, но Бертон читал слова по губам. Наставник вновь срывал на нем злость, ругая, оскорбляя и предрекая адские муки. Он снова кричал, что маленького Ричарда унесут с собой черти и что для него уже готова раскаленная сковорода, на которой жарят маленьких своевольных негодяев.
Бертон не видел своих губ, но явно кричал в ответ: «Тогда там и встретимся!» Малыш, очевидно, хотел уйти, но наставник поймал его за руку и отстегал розгой. И Бертон знал, что он не плакал и не просил прощения, а упрямо сжимал губы, чтобы Мак-Кланахан не получил удовольствия от его обиды и унижения. Наставник сердился все больше и больше, и его удары становились больнее. Но он не мог отхлестать мальчишку так, как ему бы того хотелось.