Миры и Судьбы. Книга вторая
Шрифт:
– Что с тобой, девонька? Ты чего плакать собралась?
– Так бабушку мою звали, точнее прабабушку … я, когда маленькая была, ее бабой Олей называла.
– Ну значит буду тебе вместо прабабки, будем жить-поживать …
И они стали жить-поживать.
Утром Регина уезжала в институт, и, хотя, на метро добираться было гораздо быстрее, девушка так и не привыкла к подземке, добиралась двумя трамваями. Ехать трамваем было всегда интересно, можно любоваться городом,
Прямые улицы и проспекты, серые вычурные дома, минимум зелени. Ленинград был строгим и холодным, прекрасным в своей надменности, завораживал и держал на расстоянии.
После занятий, тем же маршрутом, Регина возвращалась домой.
Работу в столовой пришлось оставить сразу же с началом учёбы, институт – это не школа, нагрузки колоссальные, ни помощи, ни послаблений девушке ждать было не от кого. Судя по всему, до декантессы тоже дошла мерзкая сплетня, и требования к Регине возросли вдвое, чтобы никто не смог заподозрить ни малейшей протекции.
Баба Оля ждала приезда жилички, они вместе готовили немудреный обед, кушали, Регина убирала со стола и садилась за учебники.
Иногда приезжала Алевтина. Привозила полные сумки продуктов, чмокала тётушку в щеку:
– Ну как вы тут? Уживаетесь? Довольна ты жиличкой? Помогает тебе?
– Все у нас хорошо, не беспокойся Алечка.
Алевтина, обведя взглядом комнату, убедившись, что везде чистота и порядок, начинала прощаться:
– Ну всё, я побегу, дел невпроворот, скоро заеду.
После этих визитов баба Оля почему-то всегда становилась грустной:
– Возьми стул, посиди со мной, деточка, – звала она Регину.
Девушка отодвигала учебники и садилась рядом с любимым креслом бабы Оли.
Старая женщина начинала вспоминать свою жизнь, свою молодость, но каждый раз разговор переходил к Блокаде Ленинграда. К страшному голоду и еще более страшному холоду, в котором жили, выживали и умирали люди. В блокаду умерли двое детей бабы Оли, ее муж погиб на фронте, не дожив до Победы несколько недель. Из всей родни у нее осталась только Алевтина.
Регина слушала эту повторяющуюся каждый раз историю и понимала, что старая женщина только и живет в этих воспоминаниях, а здесь и сейчас – так … доживает …
– Всех забрала страшная война, будь она проклята, все давно в земле, а я все живу и живу, – баба Оля горестно вздыхала.
Регина не знала, что сказать. Да и нужно ли что-то вообще говорить в таких случаях. А потому тихонечко поглаживала высохшую, морщинистую руку старой женщины …
Глава четвёртая
Наконец-то на смену холодной Питерской весне, пришло лето, а вместе с ним Белые Ночи и летняя сессия.
Первый учебный год вымотал Регину до предела, она была на грани нервного истощения. Девушка панически боялась не сдать вовремя зачет или экзамен, а потому, вместо того, чтобы любоваться Белыми ночами на Марсовом поле, где любили собираться
После сдачи экзаменов, девушка собиралась поехать в Город у Моря.
Ада, с которой у Регины завязалась оживленная переписка, настойчиво приглашала ее, предлагала оплатить перелет, но девушка, приняв приглашение, от денег отказалась, да и ехать она хотела поездом.
Минимум впечатлений за ее короткую жизнь, вполне компенсировался двухдневным путешествием на верхней полке плацкартного вагона.
Регина предупредила Алевтину, что после экзаменов уедет на два месяца, та повздыхала немного, попыталась соблазнить девушку отдыхом на даче в Парголово вместе с бабой Олей, но безуспешно. Девушка так устала от питерских холодов, что ей хотелось только одного: солнца, тепла и моря.
Сессия успешно сдана, прощальный поцелуй бабе Оле, и уже через двое суток, ранним утром, Регину вновь, как много лет тому, приветствовал на перроне мягкий баритон:
" … есть город, который я видел во сне …"
Выйдя из вагона, девушка заозиралась: неужели ее не встретят? Конечно, ехать недалеко и дорогу она знает, но ведь телеграмма с датой приезда была отправлена, да и как-то неприлично заявиться вот так, прямо с вокзала, к практически чужим людям, не смотря на то, что тебя пригласили.
Регина подхватила свой, уже потрепанный портфель, и медленно пошла к вокзалу, думая, что может она поторопилась с приездом: чужие люди, чужая семья со своими проблемами …
Мужская рука обхватила плечи, мужские губы чмокнули в висок, перед лицом возник огромный душистый букет последних, а потому уже немного растрепанных, пионов.
– Ну и куда это мы устремились мелкой рысью меня не дождавшись?
Регина обернулась. Ей улыбался повзрослевший Марик.
Уже к полудню молодые люди были на даче, где их ждали Ада и Нора.
Дни, заполненные солнцем и морем дикого пляжа, сменялись вечерами в Городе, прогулками по бульварам и улицам, посиделками за выносными столиками кафе, поздними ужинами в ресторане, где продолжал работать Марик.
Его музыка, его одухотворенное лицо, казались Регине прекрасными, не напрасно когда-то, много лет тому, его сестра Нора сказала: «Красив, как молодой еврейский бог».
Марик относился к девушке ровно, ничем не выделяя ее из многочисленных Нориных подруг, а Регина, уставшая от нелюбви и одиночества, придумывала себе тайный смысл в его словах и взглядах и влюблялась с каждым днем все сильнее.
Вечером Марик, Нора и Регина в обязательном порядке должны были вернуться на дачу. Никаких ночевок в городской квартире! Если "детей" не было после часа ночи, Ада начинала нервничать, обзванивать всех знакомых, и вполне могла пуститься на поиски. Ну а если бы где-то нашла непослушных отпрысков – скандал был бы неминуем. Страшный скандал! Ведь Ада была настоящей, «правильной», еврейской мамой. И никакого значения не имеет тот факт, что Марику уже двадцать пять, а Норе и Регине по восемнадцать.