Миры Клиффорда Саймака
Шрифт:
— Мне очень жаль… — начал Максвелл.
— И напрасно. Разумеется, он мой гость, а с гостями следует обходиться любезно, но, в сущности, он ужасен, Пит. Скучный педант, сноб и…
— Тсс! — предостерег ее Максвелл.
Мистер Мармадьюк, высвободившись из кольца гостей, катил к ним через зал. Нэнси повернулась навстречу колеснику.
— Вы, правда, не пострадали? — спросила она. — Нет, правда?
— Я отнюдь не пострадал, — сказал мистер Мармадьюк.
Он подкатил к Максвеллу, и из верхушки его округлого туловища возникла рука — гибкая, пружинообразная, больше напоминавшая щупальце, чем руку, — с клешней
— Благодарю вас, сэр, — сказал мистер Мармадьюк. — Я весьма вам благодарен. Возможно, вы спасли мою жизнь. В момент моего падения я увидел, как вы прыгнули на этого зверя. Весьма героичный поступок.
Сильвестр крепче прижался к боку Максвелла, поднял голову и обнажил клыки в беззвучном рычании.
— Он не причинил бы вам вреда, сэр, — вмешалась Кэрол. — Он ласков, как котенок. Если бы вы не побежали, он не стал бы за вами гнаться. Он по глупости вообразил, что вы с ним играете. Сильвестр очень любит играть.
Сильвестр зевнул, продемонстрировав все свои зубы.
— Эта игра, — сказал мистер Мармадьюк, — не доставляет мне удовольствия.
— Когда я увидел, что вы упали, — переменил тему Максвелл, — я испугался за вас. Мне показалось, что вы вот-вот разорветесь.
— О, это был напрасный испуг, — заявил мистер Мармадьюк. — Я чрезвычайно упруг. Это тело сотворено из превосходного материала, весьма крепкого и обладающего исключительной эластичностью.
Он снял руку с плеча Максвелла, и она взвилась в воздух, точно промасленный канат, изогнулась и втянулась в тело, на поверхности которого Максвелл не сумел различить ничего, что указывало бы, где именно она скрылась.
— Очень прошу вас извинить меня, — сказал мистер Мармадьюк. — Мне нужно кое-кого увидеть, и, повернув, он быстро покатил прочь.
Нэнси вздрогнула.
— У меня от него мурашки бегают! — пожаловалась она. — Хотя нельзя отрицать, что он — настоящее украшение вечера. Далеко не всякой хозяйке салона удается заполучить колесника. Тебе я могу признаться, Пит, что пустила в ход все свои связи, чтобы он остановился у меня. А теперь я жалею — в нем есть что-то слизистое.
— А ты не знаешь, зачем он здесь? То есть здесь, на Земле?
— Нет. У меня сложилось впечатление, что он обыкновенный турист. Хотя я как-то не могу вообразить, чтобы подобные существа путешествовали для удовольствия.
— Согласен.
— Пит, ну расскажи же мне о себе! Газеты утверждают…
Максвелл ухмыльнулся.
— Как же, знаю! Что я воскрес из мертвых!
— Но на самом деле ты ведь не воскресал? Я понимаю, что это невозможно. Так кого же мы похоронили? Все, слышишь ли, все были на похоронах, и никто из нас не усомнился, что это ты. Но ведь это не мог быть ты. Так что же…
— Нэнси, — перебил Максвелл. — Я вернулся только вчера. Я узнал, что я скончался, что мою комнату сдали, что мое место на факультете занято и…
— Но это же невозможно! — повторила Нэнси. — Подобные вещи в действительности не случаются. И я не понимаю, что, собственно, произошло.
— Мне самому это не вполне понятно, — признался Максвелл. — Позже мне, возможно, удастся выяснить подробности.
— Но как бы то ни было,
— Я очень благодарен тебе за такую предусмотрительность, — сказал Максвелл, — но из этого ничего не выйдет.
— Репортеров можешь не опасаться, — продолжала Нэнси. Репортеров тут нет. Прежде я их приглашала — специально отобранных, тех, кому, мне казалось, я могу доверять. Но репортерам доверять невозможно, как я убедилась на горьком опыте. Так что тебе они не грозят.
— Насколько я понял, у тебя есть картина…
— А, так ты знаешь про картину! Пойдем посмотрим на нее. — Это жемчужина моей коллекции. Только подумай — подлинный Ламберт! И к тому же никому прежде не известный. Потом я расскажу тебе, как была найдена эта картина, но во что она мне обошлась, я тебе не скажу. Ни тебе и никому другому. Мне стыдно об этом даже думать.
— Так много или так мало?
— Так много, — ответила Нэнси. — И ведь необходима величайшая осторожность. Очень легко попасть впросак! Я начала вести переговоры о покупке только после того, как ее увидел эксперт. Вернее, два эксперта. Один проверил заключение другого, хотя, возможно, тут я несколько перегнула палку.
— Но в том, что это Ламберт, сомнений нет?
— Ни малейших. Даже мне было ясно с самого начала. Ни один другой художник не писал так, как Ламберт. Но ведь его все-таки можно скопировать, и я хотела удостовериться.
— Что тебе известно о Ламберте? — спросил Максвелл. — Больше, чем нам всем? Что-то, чего нет в справочниках?
— Ничего. То есть не очень много. И не о нем самом. А почему ты так подумал?
— Потому что ты в таком ажиотаже.
— Ну вот! Как будто мало найти неизвестного Ламберта! У меня есть две другие его картины, но эта — особенная, потому что она была потеряна. Собственно говоря, я не знаю, насколько тут подходит слово «потеряна». Вернее сказать, она никогда не значилась ни в одном каталоге. Не существует никаких упоминаний, что он ее писал — во всяком случае, сохранившихся упоминаний. А ведь она принадлежит к его так называемым гротескам! Как-то трудно вообразить, чтобы хоть один из них пропал бесследно, или был совершенно забыт, или… ну, что еще могло с ним произойти? Другое дело, если бы речь шла о картине раннего периода.
Они прошли через зал, лавируя между кучками гостей.
— Вот она, — сказала Нэнси, когда они проложили путь через толпу, собравшуюся у стены, на которой висела картина.
Максвелл откинул голову и взглянул на стену. Картина несколько отличалась от цветных репродукций, которые он видел утром в библиотеке. Это, сказал он себе, объясняется тем, что она больше, а краски ярче и чище… и тут же обнаружил, что этим все не исчерпывается. Иным был ландшафт и населявшие его существа. Ландшафт казался более земным — гряда серых холмов, бурый кустарник, разлапистые, похожие на папоротники деревья. По склону дальнего холма спускалась группа созданий, которые могли быть гномами; под деревом, прислонившись к стволу, сидело существо, похожее на гоблина, — оно, по-видимому, спало, нахлобучив на глаза подобие шляпы. А на переднем плане — жуткие ухмыляющиеся твари с безобразными телами и мордами, при взгляде на которые кровь стыла в жилах.