Миры на ладонях
Шрифт:
— Я не злопамятный.
— Но больше всех тогда, по-моему, доста лось шефу, его закачали. Качали меня и тебя. Качали всех, кто был на «Зените». Было больно — здесь очень низкие потолки. Н-да… Одного за другим передали еще пятерых.
— На «Зените» уже никого не качали.
— Рефлексия. Помнили про потолки.
— Нет, — сказал Глеб. — Просто из наших буйных голов улетучились флюиды восторга. Наступила пора двоевластия. С одной стороны, успехи ТР-передачи и комплекс идей Калантарова — наших идей! С другой — теорема Топаллера. Великолепная и жуткая в ореоле своей
— Н-да… Топаллер нанес нам крепкий удар.
— Прямо в солнечное сплетение нашим замыслам… А Земля ликует вовсю. Ей пока нет никакого дела до Топаллера и его теоремы, «На пыльных тропинках сверхдальних планет»… «Новая эра! Земля гордится вами, покорители Пространства и Времени!»
— «Ты и я — сто двадцать парсеков, ты и я — времени даль…»
— Вот-вот. А покорители скромно помалкивают. Потому что «сто двадцать парсеков» целиком умещаются в пределах орбиты Сатурна. Можно было, конечно, забросить «Дипстар» за орбиту Плутона еще на эн миллионов километров. А дальше что? Тупик, теорема Топаллера… Те, кто бредил о транспозитации к звездам, успешно и быстро прошли курс лечения, выверяя правильность неуязвимой теоремы. Лишь на Меркурии, на «Зените» и там, на «Дипстаре», осталась кучка маньяков, которым до смерти хочется пробить головой неприступную стену. Она неприступна, эта стена, понимаешь?! И мне почему-то становится жаль свою голову.
— Понятно, — произнес Валерий и медленно поднялся. — Согласно Топаллеру… Внимательно слушайте, Квета. Это очень серьезно, мы присутствуем на творческом отчете дезертира.
Опустив голову, Квета что-то выводила пальчиком между клавишами на блестящей поверхности пульта.
— Ваал, — сказал Глеб. — Я нехороший, я дезертир. Но все равно мы бессильны, Ваал, — и ты, и я, и Туманов, и сам Калантаров. Оскорбляя меня, нельзя опровергнуть Топаллера. А иметь возле Солнца ТР-передатчик — приемник и не иметь его там, на далекой звезде, значит… Каждый осел понимает, что это значит. Ну еще год, другой погоняем ТР-перелетчиков из центра Системы на периферию. В конце концов эта однообразная цирковая программа нам надоест. Мне, например, надоела… вот так! — Глеб провел ребром ладони по горлу.
— Здравствуйте, дни, голубые, осенние… — задумчиво продекламировал Валерий. — Ну, мне пора. Вместо меня будет Гога.
Валерий столкнулся с Гогой в дверях. Гога взвыл и запрыгал на одной ноге к ближайшему креслу.
— Ваал, — сказал он, снимая ботинок, — при ноль восьми земного тяготения ты ничего не потерял. В смысле живого веса. Кто мне подскажет, как называется этот расплющенный палец?
— Указательный, — подсказал Глеб.
— Ваал, ты отдавил мне указательный палец на левой ноге.
Валерий выглянул из коридора:
— Не плачь, старик, будешь иметь компенсацию.
— Банку салаки. Пряный посол. Знаешь, шельмец, мою постыдную слабость.
— Идет. А вам что достать, задумчивая Квета? Не стесняйтесь, у меня в снабженческой среде достаточно широкие связи.
— Спасибо, ничего… — сказала Квета. И, вспыхнув, тихо добавила: — Подскажите, пожалуйста, шефу, что один человек на «Зените» очень нуждается в
— Гм… — произнес Валерий. Убрал голову, и створки дверей с шипеньем захлопнулись.
Гога не произнес ничего. Он пристально взглянул на Глеба — гораздо пристальнее, чем обычно, — сунул ногу в ботинок. Глеб чувствовал потребность срочно провалиться сквозь астероид.
«Плохи мои дела, — подумал он. — Очень плохи, если даже это хрупкое существо с ботаническим именем начинает проявлять опасную инициативу…»
— Говорят, одна из горилл сбежала в вакуум-створ, — сказал Гога, чтобы чем-то заполнить неловкую паузу. — Говорят, есть человеческие жертвы… Туманов не заглядывал?
— Туманова не будет, — угрюмо ответил Глеб.
— Ты что… серьезно?
— Вполне. В нашем секторе эклиптики сохранится сухая, жаркая погода. Протонный ветер, слабый до умеренного. Глубокий вакуум… Гога, Ваал обозвал меня дезертиром.
— Ваал напрасно не скажет.
— Ты уверен?
— И ты, мой друг, тоже. Ваал в какой-то мере прав.
Глеб на минуту задумался.
— В какой? Это важно.
— В той мере, которая определяет дезертирство если не всамделишное…
— …то уж во всяком случае потенциальное, — закончил Глеб. — Ясно, можешь не продолжать.
— А я особого энтузиазма и не испытывал,
— Ну и напрасно. Ведь разговор не только обо мне. Я давно пытаюсь понять: чего мы ждем? Чуда? Его не будет. Ведь все элементарно просто. Эр-поле функционально связано с массой ТР-передатчика. Пока мы ведем ТР-передачу на «Дипстар», нас вполне устраивает масса нашего астероида. Но замахнись мы хотя бы на альфу Центавра, нам понадобится иметь в своем распоряжении приятную общую массу шестидесяти таких планет, как Юпитер! Или иметь возле альфы Центавра ТР-прием ник типа «Дипстар». Мы не имеем ни того, ни другого. Понимание этого называется «потенциальным дезертирством».
— Чего ты хочешь от меня? — Гога заерзал в кресле.
— Ничего особенного… Через несколько минут мы проведем еще один эксперимент. Мы будем сидеть за пультами — по одному с каждой из четырех сторон квадратной ямы: ты против Кветы или Туманова, я против Калантарова. Как за столом дипломатических переговоров. Мы будем смотреть на приборы и подавать команды, нажимая кнопки и клавиши…. Так вот, мне хотелось бы знать, крепка ли вера участников этого таинства в то, что наша работа приблизит звездный час человечества, — Глеб показал половину мизинца, — хоть на полстолько?
Гога тяжело и шумно вздохнул.
— Квета, — сказал он. — объясните этому субъекту, что наука имеет свои негативные стороны. Что науку нельзя принимать за карнавальное шествие по случаю праздника урожая.
— Какие мы все у-умные! — покачав головой, сказала Квета. Ее голос звучал в незнакомой тональности. — Слушаю вас и удивляюсь, как успешно вы стараетесь не понимать друг друга! Ведь разговор, по существу, идет о переоценке результатов многолетней работы. Самоанализ — это хорошо, это психологически оправдано. А самобичевание — плохо, потому что больно и унизительно, стыдно… Простите, если я сказала что-нибудь не так.