Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет
Шрифт:
Для Колдуэлла институт явился благовидным предлогом избавиться от лишней собственности и скрыться из виду. Теперь, когда правительство начало совать нос во все без исключения, Ханно уже не мог ворочать крупными делами под двумя именами сразу. После ухода с арены Колдуэлла деньги поступали от Томека, к тому же Томек оставлял меньше следов. Ну и нельзя же сбросить со счетов давнюю-давнюю надежду…
Директор Сэмуэль Джианотти хлопотал у своего лабораторного стола. Персонал был немногочисленным, зато весьма квалифицированным, и директор не утруждал себя бумажной работой без лишней надобности, оставаясь ученым-практиком. Когда приехал Ханно, Джианотти не стал бросать начатый эксперимент и спокойно довел его до конца, а уж потом провел основателя института в свой
— Бросили бы вы эту дурную привычку, — доброжелательно прогудел ученый, усаживаясь на свое место. Кресло жалобно скрипнуло. — Кстати, где вы ее подцепили? При дворе, Тутанхамона?
— Я родился много позже, — протянул Ханно. — А вы что, против? Я знал, что вы бросили, но не думал, что и вас, как многих бывших курильщиков, охватит проповеднический зуд.
— Нет, при моей работе привыкаешь ко всяким запахам.
— Ну и хорошо. Как там у Честертона?..
— «Если есть на свете что-нибудь похуже повсеместного падения моральных устоев — так это повсеместное морализаторство», — процитировал Джианотти, искренний поклонник этого писателя. — Или вот, в том же эссе, но чуть пониже: «Величайшая беда нашего общества, что механизм его становится все более стабильным, когда дух его становится все более переменчивым». Правда, я как-то не замечал, чтобы вы тревожились насчет морали и духа.
— О содержании кислорода в воздухе я тоже вслух не тревожусь…
— Естественно.
— …равно как и о других необходимых для жизни вещах. Меня куда меньше беспокоила бы надвигающаяся пуританская эра, если бы пуританство касалось вещей действительно важных.
С этими словами Ханно чиркнул спичкой и принялся раскуривать трубку.
— Вообще-то я просто беспокоюсь за вас. Ладно, ваше тело восстанавливается после таких травм, какие загнали бы в гроб любого из нас, заурядных людей, — но это вовсе не означает, что вы абсолютно бессмертны. Пуля или капля цианидов прикончат вас с той же легкостью, что и меня. Я вовсе не так уж уверен, что ваши клетки до скончания веков смогут противостоять такому химическому раздражителю, как табак.
— Любители трубок не затягиваются, а сигареты для меня — faute de mieux [44] . — Тем не менее брови его сдвинулись к переносице. — И все равно… У вас есть веские научные доказательства подобного утверждения?
— Нет, — признался Джианотти. — Пока нет.
— А что вам удалось узнать за последнее время?
Джианотти неторопливо отхлебнул из своего стакана.
— Нам удалось узнать об одной весьма любопытной публикации в Англии. Фэйруэзер из Оксфорда считает, что темп утраты метиловых групп клеточной ДНК коррелирует с длительностью жизни; по крайней мере, на лабораторных животных это подтверждается. Джайм Эскобар готовится продолжить исследования в этом направлении у нас в лаборатории. Я лично проведу повторное исследование ваших клеток, уделив особое внимание гликолизу протеинов. На квантовом уровне, разумеется. Мне понадобится свежий материал от всех четверых — кровь, кожа, срезы мышечных волокон, чтобы посеять новую культуру тканей.
44
Только за неимением лучшего (фр.).
— Как только пожелаете, Сэм. Но что именно это означает?
— Вы хотите сказать — «Что это может предположительно означать»? Пока что мы толком ничего не знаем. Ладно, попробую набросать вам в общих чертах, но придется сначала повторить то, что я уже рассказывал.
— Ничего страшного. Я ведь полнейший профан, мое мировоззрение формировалось в начале железного века. Когда дело доходит
Джианотти подался вперед. Глаза его оживленно блестели — настолько занимала ученого стоящая перед ним проблема.
— Англичане и сами ни в чем не уверены. Может, деметилирование связано с кумулятивным повреждением самой ДНК, или фермент метилаза со временем теряет активность, а может, что-нибудь еще. В любом случае это может означать — на нынешнем этапе исследований, поймите, это не более чем предположение, — что повреждаются механизмы, не дающие проявляться некоторым генам. Быть может, у этих генов появляется возможность производить белки, оказывающие отравляющий эффект на другие внутриклеточные процессы.
— Пассив расходится с активом, — глухо проговорил Ханно сквозь облако синеватого дыма.
— Может, оно и так, но все эти предположения весьма расплывчаты и неконкретны. Практически сплошная тавтология, и она ни о чем не говорит, — вздохнул Джианотти. — И не думайте, что у нас есть что-либо еще, кроме этого кусочка головоломки — да и тот не полностью. А головоломка даже не плоскостная, а трехмерная, или четырех-, или n-мерная, и притом в неэвклидовом пространстве. К примеру, регенерация столь сложных органов, как зубы, означает, что тут скрыто нечто большее, чем отсутствие старения. Это указывает на поддержание некоторых детских, а то и зародышевых черт, причем не на анатомическом, а на молекулярном уровне. А уж ваша фантастическая иммунная система замешана тут непременно.
— Ага, — кивнул Ханно, — старость нельзя свести к одной простой причине. Это целый букет разных… болезней, и притом симптомы у больных очень сходные. Старость — вроде гриппа или рака.
— По-моему, не совсем так, — ответил Джианотти. Они уже не в первый раз обсуждали этот вопрос, но финикийцу действительно все нужно повторять по многу раз. Порой Джианотти думал, что тому нужно непременно добиться исчерпывающего познания самого себя. — Похоже, для всех смертных многоклеточных организмов — а может статься, и для одноклеточных тоже, вплоть до прокариотов и вирусов — действует один и тот же фактор. Вот если бы только найти его!.. Не исключено, что феномен деметилирования дает нам ключ к разгадке. Впрочем, это мое личное мнение. Я полагаю, что держусь более или менее философских позиций. Нечто столь фундаментальное, как смерть, должно быть вплетено в ткань эволюции, более того, должно служить ее основой.
— Угу. Смерть обеспечивает возможность выживания вида — точнее, потомственной линии. Убрать старшие поколения с дороги, дать место для генетического кругооборота, позволить развиться более приспособленным. Не будь смерти, мы до сих пор болтались бы в океане в виде студня.
— В этом что-то есть, — покачал головой Джианотти, — но это далеко не все. Это никоим образом не объясняет, например, почему человек живет значительно дольше, чем мышь. Или почему некоторые виды, вроде болотного кипариса, живут бесконечно. — В его улыбке проскользнула усталость. — Нет, скорее всего жизнь просто адаптировалась к тому, что раньше или позже, так или иначе, но энтропия опустит занавес театра, где жизнь творит свое удивительное действо. Не знаю, может, вы и ваши товарищи просто являетесь следующей эволюционной ступенью — носителями мутаций, которые повлекли за собой образование безотказных организмов, защищенных от привнесенных дефектов.
— Но вы ведь так не думаете, а? Мы же не способны передать эти черты потомству.
— Да, верно, — Джианотти едва уловимо поморщился. — Но со временем такое качество может развиться. Эволюция идет методом проб и ошибок — если позволительно прибегать к подобному антропоморфизму. Чаще всего от него трудно удержаться.
Ханно поцокал языком:
— Знаете, когда вы делаете подобные заявления, мне трудно поверить, что вы верующий католик.
— Наука и вера никак между собой не связаны, спросите у любого знающего теолога. Право, вам и самому такая беседа не повредила бы, бедный вы атеист-одиночка, — ответил Джианотти и торопливо добавил: — Дело в том, что материальный мир и мир духовный не идентичны.