Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1
Шрифт:
И тут я понял, что идет процесс окультуривания. И что я в него не вписываюсь.
Тогда я стал избегать автобусов, в результате чего заплатил пять штрафов и поломал бампер. Учиться я тоже бросил. В книгах я никак не мог докопаться до смысла. Нет, не таким способом обучался я на старом добром Центре.
А за работу чертежника я держался. Я всегда хорошо чертил, и вскоре мне стали поручать важные заказы.
Однажды меня вызвал начальник отдела и сказал:
— Послушайте, Гордон, вот этот узел, который вы делали…
Я
— А, что такое?
Он отдал мне чертеж:
— Переделать! Сделать как надо!
Я объяснил ему те изменения, которые внес, сказал, что улучшил проект, чтобы… Он оборвал меня:
— Мне не надо, чтобы вы улучшали, мне надо, чтобы вы работали, как того требую я!
— Ваше право, — согласился я и проголосовал за свою отставку, громко хлопнув дверью.
В этот час дня моя квартира показалась мне какой-то странной. Я начал читать «Сопротивление материалов», но отбросил учебник в сторону. Потом встал и взглянул на Леди Вивамус.
«Dum vivimus, vivamus!» Посвистывая, я пристегнул ее к поясу, обнажил клинок и почувствовал, как вверх по руке пробежал ток.
Потом вложил клинок в ножны, собрал кое-какие вещички, в основном дорожные чеки и наличные деньги, и вышел. Я шел не в определенное место, а просто куда глаза глядят.
Не прошел я и двадцати минут, как патрульная машина подрулила к тротуару, и меня отвезли в полицейский участок.
Почему я ношу эту штуковину? Я объяснил, что джентльмены обычно носят шпаги.
Если я скажу им, в какой киностудии работаю, то телефонный звонок все уладит. Или я работаю на телевидении? Департамент полиции охотно пойдет навстречу, но хорошо бы его информировать заранее…
Есть ли у меня лицензия на ношение скрытого оружия? Я ответил, что нисколько его не скрывал. Они заявили, что скрывал — шпага в ножнах. Тут я сослался на Конституцию, но мне возразили, что в Конституции, это уж точно, ничего не говорится про хождение по городу с шашлычными шампурами. Коп шепнул сержанту:
— Вот на чем мы его возьмем, сержант — на клинке, что длиннее… думаю, трех дюймов.
Трудности начались, когда они захотели отобрать у меня Леди Вивамус. Наконец они меня заперли со шпагой и прочим.
Двумя часами позже мой адвокат добился изменения формулировки на «мелкое хулиганство» и я был отпущен, выслушав целую проповедь о том, как себя надо вести.
Я заплатил адвокату, поблагодарил его, взял такси до аэропорта и вылетел в Сан-Франциско. В аэропорту купил большой чемодан, в который по диагонали ложилась Леди Вивамус.
Вечером в Сан-Франциско я попал на вечеринку. Встретил я этого парня в баре, поставил ему выпивку, он мне — другую, я ему — обед, а потом мы, захватив галлон
Чарли полностью соглашался и говорил, что его друзьям будет очень интересно меня послушать. И мы поехали туда, я заплатил таксисту за ожидание, но чемодан забрал с собой.
Друзья Чарли вовсе не собирались выслушивать мои теории, но вину обрадовались, так что я сел на пол и стал слушать народные песни.
У мужчин были бороды, что облегчало дело, так как позволяло отличать мужчин от женщин. Один бородач встал и начал читать поэму. Старый Джоко, даже будучи смертельно пьяным, и то сочинил бы лучше.
Все это не походило на пирушку в Невии, а еще меньше — на нее же на Центре, за исключением одного — я получил предложение. Возможно, я и рассмотрел бы его, если бы девушка не носила сандалии. Пальцы ног у нее были грязные. Я припомнил Зай-и-ван, ее изящный и чистенький мех, поблагодарил девушку и сказал, что дал обет.
Борода, что читал стихи, подошел и уставился на меня:
— Парень, а в какой драке ты подцепил такой шрам?
Я ответил, что дело было в Юго-Восточной Азии. Он посмотрел на меня с отвращением:
— Наемник?
— Ну, не всегда, — ответил я. — Иногда дерусь для удовольствия. Сейчас, например.
Шмякнул его об стену, забрал чемодан и отправился в аэропорт, оттуда в Сиэтл, потом в Анкоридж на Аляске и наконец оказался в Элмендорфе — чистый, трезвый и с Леди Вивамус, загримированной под удочку в чехле.
Мама мне обрадовалась, детишки, вроде, тоже — я успел купить им подарки между двумя рейсами в Сиэтле, а отчим и я обменялись байками.
На Аляске я сделал одно хорошее дело: слетал на мыс Барроу. Там я нашел, что искал: тишину, отсутствие запаха пота и мало людей. Смотришь на ледяное пространство и знаешь, что там нет ни черта, кроме Северного полюса, нескольких эскимосов и еще меньше белых.
Эскимосы тут такие же милые, как на картинках. Их детишки никогда не плачут, а взрослые никогда не сердятся, дурным нравом отличаются только собаки, шляющиеся среди хижин.
Но эскимосы теперь тоже окультуриваются — старые времена проходят. В Барроу можно купить пиво в банках, в небе летают самолеты, а завтра на них могут оказаться и ракеты.
И все же они продолжают охотиться на тюленей среди своих ледяных торосов; деревня пирует, когда забивают кита, и голодает, когда китов нет. Времени они не считают и, по всей видимости, их ничто не тревожит; спроси эскимоса, сколько ему лет, он ответит: «О, я уже взрослый». Совсем как Руфо. Вместо «до свидания» они говорят «когда-нибудь опять», что значит «когда-нибудь мы снова увидимся».