Миры Роберта Хайнлайна. Книга 5
Шрифт:
На балконе оказался Капек. Я даже не заметил, как он тут появился. Я повернулся к нему.
— Вы тоже за это?
— Да.
— Это же просто ваш долг, — добавил Родж.
— Ну, я не стал бы так далеко заходить, — медленно произнес Капек, — я только надеюсь, что вы это сделаете. Но, черт побери, я не хотел бы, чтобы ваше решение лежало на моей совести. Я верю в свободу воли, как бы смешно это не звучало в устах человека медицинской профессии. — Он повернулся к Клифтону: — Лучше оставить его одного, Родж. Ему решать.
Хотя они и ушли, я недолго оставался в одиночестве. Появился Дак. К моему великому облегчению и радости, он не стал величать меня шефом.
— Привет, Дак.
— Привет. — Он помолчал, пуская дым и любуясь
— Х-м-м. Спасибо, Дак.
— Еще одно слово, и я смываюсь. Помни вот что: если ты решишь отказаться от этого дела, то та сволочь, что погубила его — она победит. Победит, несмотря ни на что.
И ушел с балкона.
Я чувствовал, что мой мозг прямо разрывается. И тут мне стало нестерпимо жаль себя. Все было так несправедливо. У меня была свояжизнь, которую я хотел прожить по-своему.Я был в расцвете сил, впереди меня ждали высочайшие триумфы моей карьеры. Как можно было требовать, чтобы я похоронил себя, — и возможно на долгие годы — став анонимным исполнителем роли другого человека, а в это время публика забывала бы обо мне, и продюсеры, и режиссеры — тоже. Эти-то наверняка решили бы, что я умер.
Нет! Это было нечестно! Даже просить меня об этом было невероятно жестоко.
Потом я немного успокоился, и чувство обиды притупилось. В небе висела большая, прекрасная и вечная Мать Земля. Я подумал о том, как отмечается там сейчас ночь победы на выборах. Хорошо были видны Марс, Юпитер и Венера, горевшие ярко на фоне Знаков Зодиака. Ганимед, конечно, был не виден, как и та крошечная колония на Плутоне.
«Миры Надежды» называл их Бонфорт.
Но Бонфорт был мертв. Его больше не существовало. Они отняли у него священное право на жизнь. Отняли, когда он был в расцвете сил. Он мертв.
А эти хотят, чтобы я воскресил его, дал бы ему новую жизнь. Гожусь ли я для этого? Могу ли соответствовать тем благородным целям, которые он ставил перед собой? Если бы он был на моем месте, как бы он поступил? Сколько раз за время избирательной кампании я ставил перед собой такой вопрос — как бы поступил на моем месте Бонфорт.
Кто-то стоял за моей спиной. Я обернулся и увидел Пенни. Посмотрел и спросил:
— Это они прислали тебя? Тоже будешь меня уговаривать?
— Нет.
Она ничего не добавила и, по-видимому, не ждала ответа. Друг на друга мы не смотрели. Молчание становилось невыносимым. Наконец я прервал его.
— Пенни, если я попробую, ты мне поможешь?
Она быстро повернулась ко мне.
— Да. О да, Шеф! Я помогу!
— Тогда я попытаюсь, — чуть слышно сказал я.
Все это я написал двадцать пять лет назад, пытаясь привести в порядок свои мысли. Я старался говорить правду и не щадил себя, тем более что читать это должны были только я и мой личный врач — доктор Капек. Как странно спустя четверть века читать эти наполненные эмоциями и не очень умные слова юноши. Я помню его хорошо, но мне трудно даже представить, что и он — это тоже я. Моя жена Пенелопа поддразнивает меня, утверждая, что помнит его лучше, чем я, и что никогда его не любила. Время меняет нас.
Я нахожу, что помню ранние годы Бонфорта лучше, чем настоящую жизнь этого довольно жалкого субьекта Лоренцо Смизи или, как он любил себя величать, Лоренцо Великолепного. Значит ли это, что я сошел с ума? Стал шизофреником? Если так, то это благородное сумасшествие, необходимое для исполнения той роли, которую мне выпало сыграть. Потому что,
Безумный или нет, но я знаю, что он существовал когда-то и что я был им. Он никогда не пользовался успехом как актер, хотя я и уверен, что иногда в нем пробуждалось благородное безумие. Свой уход со сцены он оформил вполне в своем духе — где-то у меня хранится пожелтевшая вырезка из газеты, где сказано, что его нашли мертвым в отеле «Джерси-Сити», скончавшимся от слишком большой дозы снотворного, принятой, вероятно, в припадке отчаяния, так как его агент сообщил, будто в течение нескольких месяцев он не мог получить ни одной роли. Лично мне кажется, что не следовало писать, будто он был безработным. Это если и не клевета, то просто излишняя жестокость. Дата на вырезке свидетельствует, что он никак не мог быть в Новой Батавии или где-либо еще во время избирательной кампании пятнадцатого года.
Наверное, лучше эту вырезку сжечь.
Впрочем, сейчас уже нет в живых почти никого из тех, кто знает правду, — только Дак и Пенелопа. Конечно, есть еще те, кто убил тело Бонфорта.
Три раза становился я Верховным Министром и уходил в отставку, вероятно, нынешний срок — последний. Первый раз мне пришлось уйти, когда мы добились выборов в Великую Ассамблею туземцев — венерианцев, марсиан и жителей спутников Юпитера.
Я ушел, туземцы — остались. А потом я снова вернулся на этот же пост. Людям нужно долго отдыхать после реформ, реформы же — остаются. Вообще-то люди не любят никаких изменений, вообще никаких, а ксенофобия пустила в их душах глубокие корни. И все же мы идем вперед и должны идти дальше и дальше — если только хотим приблизиться к звездам.
Снова и снова я задаю себе вопрос: «А что сделал бы на моем месте сам Бонфорт?». Я не уверен, что ответы всегда верны, хотя и считаю себя самым прилежным учеником Бонфорта во всей Солнечной системе. Но стараюсь никогда не выходить из роли. Кто-то давным-давно — может, это был Вольтер — сказал: «Если бы Дьявол сверг Бога, ему пришлось бы возложить на себя все атрибуты святости».
Нет, я никогда не скучал по оставленной профессии. Да и оставил ли я ее? Виллем был прав. Есть и другие знаки одобрения, кроме рукоплесканий. А хорошее представление всегда бросает на зрителей свой мягкий отблеск. Я думаю, что мной двигала идея создать Идеальный Спектакль. Возможно, полностью мне это и не удалось, но полагаю, что мой папаша назвал бы его сносным представлением.
Нет, я ни о чем не жалею. Хотя в те далекие времена я был, наверное, счастливее… Во всяком случае, спал крепче и спокойнее. Но есть скромное удовлетворение в том, что кое-что для блага восьми миллиардов людей я сделал.
Возможно, их жизни и не имеют космического значения, но зато у них есть чувства, и они страдают…
Дверь в Лето
Глава 1
В ту зиму, незадолго до Шестинедельной войны, мы с котом Петронием Арбитром [19] жили на старой ферме в штате Коннектикут. Сомневаюсь, сохранился ли дом до сих пор. Он попал в зону ударной волны от Манхаттанского взрыва, а старые каркасные дома горят, как папиросная бумага. Даже если он и выстоял, вряд ли кому взбредет в голову арендовать его, — в тех местах выпали радиоактивные осадки.
19
Петроний, Гай Арбитр(?-66 гг. н. э.) — римский писатель, автор романа «Сатирикон» («Сатурны») (здесь и далее прим. перев.).