Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств
Шрифт:
— Просто камень с души, — обрадовался Тойво. — Значит, ты не любишь Мака?
— Ростиславского, что ли?
— Ну да, легендарного Мака Сима!
— Нисколечко, — помотала стриженой головой Рада. — Мы с ним коллеги, друзья, но и только. Видишь ли, здесь у нас полигон. Мы готовим проникновение нашего резидента на территорию Островной империи. Для этого и существуют все эти декорации, которые довольно точно воспроизводят архитектуру укрепрайона на Южном архипелаге. Мы обыгрываем все мыслимые и немыслимые варианты развития событий, чтобы подготовить группу проникновения к любым неожиданностям. Ну и, разумеется, фиксируем все это, чтобы
— Я так и не понял, кто здесь режиссер? Экселенц?
— Нет, милый мой Инозвездный Пришелец, не Экселенц — Щекн!
— Голован?!
— Да, голован Щекн — психократ и имперсонификатор высшего класса. Его задача — подсадка одной личности в другую. Возвратный метемпсихоз — временное переселение душ. Точнее, подселение… Эй, чего приуныл?
— Да так, — смутился Тойво. — Вспомнил солдата, который мечтал оказаться на Синем побережье и встретить там одну девушку.
— А разве он уже не встретил?
Тойво внимательно посмотрел в ее темные, как безлунные ночи Саракша, глаза и сказал:
— Встретил!
Вячеслав Рыбаков
СТАЖЕРЫ КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ
Сцена 1. Инт. Режиссерская. День
— Да не буду я пидора играть!
— Ты какие слова говоришь, урод?! Ты гомофоб?
Обвиняющий взгляд ожег, будто крапивой по глазам. Кипятком в лицо.
— Гомофоб… — пряча глаза, буркнул Юра.
Слово-то страшенное какое… Когда я был совсем маленький, подумал Юра, наверное, вот так же припечатывали: враг перестройки… Сталинист. И голова у припечатанного сразу уходила в плечи, а плечи — в подмышки. Юра попытался хоть слегка приподнять ушедшую в плечи голову. Никогда нельзя терять чувства собственного достоинства, говорила мама.
— При чем тут гомофоб? — неубедительно пробормотал он. — Я их не трогаю… Но и меня пусть не трогают!
Смешной пацан. Нужный. И прямой, и застенчивый. И возмущается, и сам же этого смущается. Именно так представляли себе юношей светлого будущего в темном прошлом. Фактура буквально прет. И не женоподобная смазливенькая немочь для жантильных комедий типа «жена уехала в командировку», и не накачанный костолом для военно-патриотической кровищи. Юный ангел-стахановец: за спиной крылышки, но в руках — отбойный молоток. В советские времена его буквально растаскали бы по идейным картинам. Теперь такие типажи не очень-то и нужны, нечего им играть сейчас; да, собственно, их уж и не видно, исчезли, вымерли, днем с огнем не найдешь.
А я вот нашел.
— Никто тебя не будет трогать. Кому ты нужен. Едрись с кем хочешь, хоть всех статисток перетрахай, твои дела. Ты будешь просто работать по специальности. Играть роль. Не один, между прочим, а с серьезными, крупными актерами, которых знает и любит вся страна. Они же не тушуются.
— Так вот именно что их вся страна знает, — плачуще сказал Юра.
Он чувствовал полную беспомощность. Идя на эту судьбоносную встречу, он был уверен, что готов на все, лишь бы понравиться и зацепиться, но оказалось, не совсем на все.
— Про них-то сразу понятно, что они играют. А я — первый раз… На мне же потом всю жизнь клеймо останется!
— Если ты будешь залупаться еще хоть минуту, на всю жизнь на тебе останется одно-единственное клеймо. Клеймо дебила. Сиречь — лузера. Могу гарантировать. Есть такая профессия: кем велели, тем и становись. Вспомни, был недавно замечательный американский фильм про двух ковбоев-пи… нетрадиционной ориентации. Ребята выложились, сыграли на ять. И не то что клеймо, наоборот, — «Оскаров» хапанули! Теперь играют суперменов.
— Так то в Америке… — уныло сказал Юра.
— Значит, так, деточка, — теряя терпение, сказал демиург. От этого обращения Юра дернулся, точно его в зад уже кольнули. Шилом. Ржавым, гнутым и зазубренным. — Поверь, если бы ты по внешности и повадкам не попадал стопроцентно в тот образ, какой мне нужен, в то, как я представляю себе этого молодого энтузиаста Бородина, — я бы тебя уже давно послал на. Охотников ТАКОЕ сыграть отыщется и без тебя по самые помидоры. Я, заметь, тебя уламываю, как целку. Но всему есть предел. Мое терпение безгранично, но может лопнуть. Вот тебе жесткий, мужской, вполне традиционной ориентации выбор. Или ты после выпускных рулишь обратно в свой Мухосранск с перспективой до самой пенсии играть в местном драмкружке зайчиков и червячков на детских утренниках, или сейчас с благодарностью говоришь мне «яволь» и вкалываешь, как карла, но с перспективой получить «Оскара», «Золотую ветвь» и прочие позарез нужные всякому талантливому человеку бздюлечки. Выбирай. Время пошло.
Если так сформулировать, выбор действительно получился вполне жестким. Более того — однозначным.
— Хорошо. Только… Мне надо… с одной девушкой посоветоваться. С… с невестой. Как она отнесется…
— Если ты ей толком все растолкуешь, можешь не сомневаться как. На то она и невеста, чтобы соображать быстро и правильно. Долго у вас принято советоваться?
— Сегодня вечером…
— Стало быть, завтра я тебя жду. Жизнь короткая, времени мало, и поэтому пахать надо очень энергично.
— Так а когда же сценарий прочитать?
— Хрен тебе в карман, а не сценарий. Я работаю по методике Тарковского. Начинается съемочный день, я объясняю концепцию эпизода, втолковываю, кому что говорить, — и в атаку с песнями.
— Поня-атно… — упавшим голосом протянул Юра.
Это вообще был тихий ужас.
Но тут не поспоришь.
— А скажите… в книжке он у них тоже пи… нетрадиционной ориентации?
Казалось, вопрос был совершенно невинным. Даже намекал на полную и безоговорочную капитуляцию, дайте, мол, только предлог — не денежный, а все-таки еще и из духовной области повод для самооправдания. Даже не повод — крохотный поводочек. Тоненький, как для левретки. Но демиург ни с того ни с сего вспылил, будто Юра всем весом наступил ему на любимую мозоль.
— А тебе какая разница?! Ты что, читатель? Ты историк древней литературы, академик Лихачев твоя фамилия? Да мало ли что полвека назад намуячили два худака? Нам СЕЙЧАС работать! В НАШЕМ мире, с НАШИМ материалом. И чтобы я не слышал больше про книжку! Я тебе и книжка, и отрыжка!
— Понял… — совсем сник Юра. Помолчал. — Я вообще-то… я ничего… Я и не читал их совсем… Фамилии, понятно, на слуху, борцы там за демократию и всякую свободу мысли, но…
— Мало ли чьи фамилии на слуху. Ты еще Гомера полистай! — ядовито посоветовал демиург. — В подлиннике, грамотей хренов. А потом приди к Кончаловскому и спроси возмущенно: а почему это у вас Калипсо — негритянка?