Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств
Шрифт:
— Вы что, правда слово знаете?
Рыбкин оглянулся по сторонам. Ни Пеньков, ни Сергей на них не смотрели: каждый был углублен в свои дела. Пеньков внимал едва слышным пискам из наушников и что-то записывал под их диктовку; Сергей угрюмо крутил так и этак спектрограммы, будто в первый раз их увидел и не мог сообразить, что с ними, такими причудливыми, делать. Но Рыбкин все же отступил за угол переходного кессона, чтобы его совсем уж не стало видно, поманил Наташу к себе, а когда она подошла, коротким жестом приподнял и тут же опустил рукава комбинезона: на обоих его запястьях красовалось по паре наручных часов.
— Ой,
— Пиявки боятся тиканья часов, — тихо сказал Рыбкин. — Они знают, что их время кончается. Даже легкий намек на тиканье ввергает их в панику и гонит прочь. Нам нечего бояться, Наташа. Идемте. Мне надо показать вам очень важную вещь.
Когда они вышли, в обсерватории некоторое время царило молчание. Потом Сергей решительно отодвинул ворох спектрограмм, выключил регистратор мерцаний, взялся за свой стакан, до краев полный мутным первачом, и сказал:
— Бля, гадом буду! Что тут может быть за гулянье? Не вкуриваю, как Рыбкин вынимает свой штуцер на марсианском морозе…
— Штуцер на морозе вынуть не штука, — задумчиво ответил Пеньков. — Но как Наташка ему навстречу кунку наружу вытягивает при минус девяносто… Вот вопрос для науки!
И оба заржали.
— Снято!!!
Сцена 12. Экс. С достройкой, комп. графика. Марс. Старая база. Ранний вечер
Красноватая каменистая пустыня, плоская, как стол, простиралась до самого горизонта. Маленькое негреющее солнце стояло низко в фиолетовом небе, и его немощное свечение не могло помешать блеклым звездам мерцать в зените. Рыбкин и Наташа, волоча за собою убегающие вдаль тени, подошли к глухой стене серого угловатого строения, приземистого, мощного, лишенного окон, сложенного из крупных плит. Оно походило на загородный дом опасающегося наезда братков олигарха.
— Вот что я хотел вам показать, Наташенька, — сказал Рыбкин. — Этого никто еще, кроме меня, не видел. Теперь будем знать мы двое.
— Что? — спросила Наташа. Рыбкин показал.
Из щели между плитами прорастал какой-то суставчатый, похожий на хвощ стебель, увенчанный крошечным сиреневым цветком.
— Какая прелесть! — сказала Наташа. — А я и не знала, что колючка цветет.
— Колючка дает цветок очень редко, — медленно сказал Рыбкин. — Известно, что она цветет раз в пять марсианских лет.
— Нам повезло, — сказала Наташа.
— Каждый раз, когда цветок осыпается, на его место выступает новый побег, а там, где был цветок, остается блестящее колечко. Такое вот, видите?
— Интересно, — сказала Наташа. — Значит, можно подсчитать, сколько колючке лет. Раз, два, три, четыре…
Она остановилась и посмотрела на Рыбкина. Поймав и отплюнув жидкий свет умирающего солнца, полыхнули очки ее кислородной маски.
— Тут восемь ободков, — сказала Наташа неуверенно.
— Да, — сказал Рыбкин. — Восемь. Эта колючка растет в этой щели восемьдесят земных лет.
— Но мы прилетели на Марс только три десятка лет назад… — тихо сказала Наташа. — Не понимаю… — И вдруг осеклась. — Так это — не наша база?
— Да, — тихо и немного торжественно сказал Рыбкин. — Тут вообще нет ничего нашего. И нигде нет. Мы ничего не умеем сами, Наташа. И не хотим. Здесь цвела иная цивилизация. Могучая, красивая, честная. Демократическая. Мы умеем лишь захватывать чужое. И пользоваться, пока не сломаем, не изгадим то, что было построено другими. Теми, кто, в отличие от нас, умеет создавать. Изгадим — и идем дальше, и все повторяется сызнова…
Некоторое время они молчали. Потом стало слышно, как Наташа начала всхлипывать под маской.
— Ну зачем мы? Зачем мы такие несчастные, никчемные? — Она плакала все громче. — Только сами мучаемся и других мучаем! Лучше бы нас вообще не было!
— Снято!!!
Сцена 13. Инт. С достройкой. Марс. Собрание актива. День
Маленький актовый зал базы Теплый Сырт был переполнен. Не каждый день прилетает такое начальство. Не каждый день можно получить кремлевские директивы из первых рук. Все стены были увешаны кумачами:
«Планы партии — планы народа!», «Освоим Марс раньше срока!», «И на Марсе будут яблони цвести!», «Добро пожаловать, товарищ генеральный инспектор!», «Даешь каналы!».
— ……. товарищи! — сказал в заключение с трибуны Юрковский. — …..!
Зал встряхнули бурные аплодисменты.
— Но есть еще и….. отдельные… недочеты! — продолжил генеральный инспектор, когда овация отбушевала. — …….! Вот, например, так называемая Старая База торчит тут, как….. в…! И некоторые, извиняюсь, расконвоированные специалисты, я слышал, уже нагнетают: мол, это не мы строили, это Странники какие-то строили. Такое недопустимо, товарищи!…..! Поэтому, во избежание развития подобных инсинуаций и распространения заведомо ложных измышлений, льющих воду на мельницу мирового империализма, я принимаю решение: все эти сомнительные руины сровнять……. с землей незамедлительно. Взрывчатки у нас на «Тахмасибе» для подобных мероприятий припасено вполне достаточно. Завтра же спозаранку начнем работы. Чтоб и следа не осталось тут от всей этой…..!
Бурные аплодисменты.
— Улетая на… к Сатурну, я хочу быть спокоен за наши марсианские рубежи!
Бурные аплодисменты.
— И еще одно, товарищи, — сказал Юрковский, отпив воды из стакана. — Классик сказал: счастливые часов не наблюдают. — Он многообещающе улыбнулся, обведя зал рентгеновским взглядом, и у многих мурашки побежали от ледяной улыбочки кремлевского залетки. — Если….. так, то верно и обратное: кто часов не наблюдает, тот и счастлив. А ведь высшая цель партии — это благо и счастье народа. Поэтому всем предлагается немедленно, прямо не выходя из зала, — а кто сюда не поместился, тот обязан сделать это в течение часа по завершении собрания, мои подчиненные проследят за исполнением — сдать на… все наручные часы. В отсеках, в лабораториях пусть уж остаются, но наручные — все сдать. Я хочу, чтобы во время проведения столь важных и ответственных работ все были счастливы.
Бурные аплодисменты.
Юрковский дождался, когда они затихнут, и, уставившись на сидевшего сбоку в пятом ряду Рыбкина, сказал:
— Это и к вам, гражданин Рыбкин, относится.
Стало смертельно тихо.
— Встаньте, пожалуйста. Вы меня… поняли?
После едва уловимой заминки Рыбкин медленно поднялся. Он был смертельно бледен. На него никто не смотрел, все старательно перечитывали лозунги.
— Я вообще хотел бы после собрания побеседовать с вами отдельно. Вы не против?