Миссия в Париже
Шрифт:
– Нет, почему же! Очень даже понятно, – сказал Павел. – По логике, вы пытаетесь вспомнить всех близких и дальних парижских знакомых, потому что они находятся в ближних закоулках памяти. Таня же находилась в лабиринтах вашей дальней памяти и связана с теперь далекой для вас Россией, с давно оставленным Приморском. И выглядит совсем не такой, какой вы ее запомнили. И тогда на помощь ближней памяти может прийти дальняя память. Не зря ведь бытует такое выражение: «освежить память».
– Да, да! Совершенно точно! Я с трудом и далеко не сразу вспомнил Таню. То есть воспоминание о той, давней Тане никак не хотело накладываться на нее сегодняшнюю. И тогда на
– Вы бывали у Щукиных?
– Конечно. Я вначале немного помогал Тане оглядеться в Париже. У нее ведь здесь никого. Отец сразу же поступил на службу. Его пригласил к себе Маклаков.
– Кто это? Что-то не припоминаю.
– Ну, как же! – удивился Максим. – Разве вы не отметились в российском посольстве? Это на рю Гренель.
– Зачем? Я здесь проездом, – с долей легкомыслия в голосе ответил Павел и подумал, не слишком ли он расслабился. Не пытается ли Максим с помощью таких вроде бы ничего не значащих вопросов выяснить, кто же он? Но зачем ему это знать? Простое любопытство? Или нечто совсем иное?
– Василий Алексеевич Маклаков – российский посол. Николай Григорьевич, как сказал Тане папа, занял какую-то должность в консульстве. Он с утра до вечера на службе. Таня целыми днями одна, – вернулся к рассказу о Тане Максим. – Подругами пока не обзавелась, друзей тоже нет. Какое-то время возле нее вертелся какой-то щеголь с адъютантскими аксельбантами. Видел его как-то мельком. Но он порядочно как исчез.
– Не говорила Таня, кто он?
– Нет. Таня называла его какой-то кошечьей кличкой.
– Микки? – неожиданно для себя спросил Павел.
– Да. Кажется, так она его называла. Он приезжал сюда из Крыма, сопровождал какого-то генерала. Должно быть, уже уехали. А вы что же, знали этого кошачьего адъютанта?
Павел не ответил. Он уже просто не слышал вопроса.
Максим продолжил что-то рассказывать. Но Павел не вслушивался в его слова.
Микки Уваров в Париже. Был или еще здесь? Не хватало нос к носу с ним встретиться на какой-то из парижских улиц. Уж он-то не выпустил бы его из своих рук. Хотя, по правде сказать, ему не за что обижаться на Кольцова. Но почему он здесь в то время, когда на подступах к Крыму идут жестокие бои? По делу или по велению сердца?
Еще тогда, в Харькове, Павел замечал, что Микки как-то по-особому смотрит на Таню. Но открыто почти ничем не проявлял своих чувств к ней. И Павел решил, что все это ему просто показалось. Значит, он тогда ошибался. И вот теперь, пребывая в должности старшего адъютанта при Врангеле, Микки может всегда найти вескую причину и возможность для поездки в Париж. Надо думать, так и случилось. Формально он приехал сюда по делу, на самом же деле: к ней, к Тане.
Впрочем, чему тут удивляться? По тому же свойству памяти, о котором они только что говорили с Максимом, он, Павел, остался где-то там, за семью лесами, за тремя морями. Так, кажется, в сказке? Их с Таней разделили не только леса и моря, их
И Павел сам себе поклялся: все! Точка! Он больше никогда и ничем не станет напоминать Тане о себе. Пусть будет счастлива. Он вряд ли еще когда-нибудь вновь окажется в Париже и, стало быть, никогда больше не потревожит ее память.
Хотя… в этой его клятве не было каменной твердости. Ему, конечно же, хотелось встретиться с ней, посмотреть в ее серые, с легкой поволокой, глаза и тихо сказать: «Как я мечтал снова встретиться с тобой». Но твердо знал, что это его желание несбыточно. Он просто не имеет права даже на самую короткую встречу с ней.
Время перевалило за полдень. Надо было прощаться с Максимом и уходить. И вообще, решил он, надо меньше болтаться по улицам Парижа. Здесь уже стало много тех, встреча с которыми не сулила ему ничего хорошего. Уж очень он расслабился, глядя на сытую и беззаботную жизнь парижан. Только сейчас он понял, что все это время ходил по лезвию ножа.
Поднявшись из-за стола, Максим с упреком сказал Павлу:
– А ведь мы так и не познакомились. Вы ничего не рассказали о себе, даже не назвали мне свое имя. Раз уж вы так хорошо знаете Таню, были посвящены во многие подробности ее жизни, она наверняка поинтересуется, кто же вы?
– Вы перескажете Тане этот наш разговор, и она, надеюсь, догадается, кто я.
– А если нет?
– Думаете, не догадается? – он задумался и с легкой улыбкой добавил: – Тогда вот что. Передайте ей привет от… от градоначальника. После этого у нее отпадут всякие сомнения.
– А вы не хотите ее увидеть? Это вполне возможно. До рю Колизе минут пятнадцать пешим ходом, – попытался по-мефистофельски соблазнить Павла Максим.
Глупый вопрос! Конечно, хотел бы! Даже чтобы попрощаться, чтобы сказать ей, что он все понимает и заранее благословляет ее на ту жизнь, которую она для себя изберет.
– Очень хочу. Но, к моей досаде… – Павел так и не закончил фразу, лишь с сожалением развел руками.
– Жаль, – вздохнул Максим. – Вы мне понравились. Я с удовольствием написал бы ваш портрет.
– Вот! О портрете! – словно вспомнив что-то очень важное, вскинул глаза на Максима Кольцов. – Я не могу вам этого запретить. Вы все равно его нарисуете. По памяти. Потому что вас об этом попросит Таня. И вы не сможете ей отказать. Единственная просьба: пусть этот портрет будет для внутреннего, как говорится, потребления. Не выставляйте его в своей рекламной галерее здесь, на Монмартре. Таня, тоже, надеюсь, поймет, что его лучше держать подальше от глаз ее папы.
– Договорились. И будем считать, что я ничего не понял, – глядя Кольцову в глаза, откровенно сказал Максим. – Во всяком случае, будьте уверены, я нигде и никогда не вспомню об этой нашей встрече. Кроме, конечно, Тани. Но, естественно, я ее предупрежу…
– Не нужно. Она обо мне знает все, что нужно, чтобы сделать правильный вывод.
Они вышли из кабаре. На улице, перед тем, как попрощаться и разойтись в разные стороны, Максим опустил на мостовую свой увесистый чемодан.
– Одну минутку.