Миссия в Париже
Шрифт:
– Эту рубку пока не разбирают, – пояснил Миронов. – Осталась от «Пленников моря». В ней еще будут снимать фильму «Кровавые закаты» про пиратов.
Они уселись на вращающиеся стулья, которые тоже попали сюда со списанного корабля. Миронов молча смотрел на Кольцова, ожидая продолжения начатого возле «блошиного рынка» разговора. Кольцов же не торопился, он еще не совсем определился, как его начать. Он знал: порой не очень точно взятая в начале разговора тональность может свести его на нет. А он не имел права на неудачу.
В
– Я хочу сделать вам предложение, которое поможет вам резко изменить свою жизнь, – начал Кольцов. – Наперстки вас вряд ли прокормят и почти наверняка приведут в тюрьму. Карьеру артиста вам начинать тоже уже поздновато, да и не очень я уверен, что такая перспектива вас греет. Франция, это я уже тоже понял, не стала вам матерью.
– Я вот уже три месяца только об этом и размышляю. С тех пор, как покинул Одессу и сошел на берег в Марселе, – вытряхнув из пачки папиросу, Миронов закурил и, щурясь от едкого дыма, сказал: – Не тратьте время и слова на предисловие. Приступайте прямо к делу. Только если вы предложите мне, к примеру, убить французского премьер-министра Жоржа Клемансо, я откажусь. Это, как вы понимаете, шутка, но и не совсем. В последней моей ипостаси я все-таки честный аферист, а не убийца. Боюсь крови. И заметьте, я никогда никого не беру за горло, деньги мне отдают добровольно. Иногда даже говорят «спасибо».
– Я видел. От таких благодарностей почему-то болят ребра.
– Мои ребра натренированные. За убийство же в этой доброй и гуманной стране рубят головы. А мне пока моя голова не надоела.
– С чего вы взяли, что я хочу предложить вам кого-то убить? – спросил Кольцов.
– Имею опыт общения с вами.
– Со мной? – удивился Кольцов.
– С вами, большевиками. Я когда только еще увидел вас здесь, на «блошином рынке», подумал: если этот мой давний знакомый появился в Париже, значит, они скоро начнут устраивать здесь революцию. А все революции начинаются с расстрелов, убийств, грабежей, пожаров. Разве я ошибаюсь?
– И очень сильно. Единственно, в чем вы правы: я действительно большевик. Надеюсь, что никто, в том числе и господа Ермольев и Мозжухин, которых, как я понял, вы боготворите, не будут посвящены в этот наш секрет, – предупредил Миронова Кольцов.
– Я думал, вы в меня поверили, раз без всякой опаски тогда, возле рынка, подошли, – огорченно сказал Миронов. – Хочу сказать, я еще не научился предавать и, наверное, уже никогда не научусь. Это у вас там, в политике, предательство в цене. А я к политике не имею никакого касательства. Моя работа по сравнению с политикой – дело чистое и благородное. За скромную плату я учу людей никому в этом жестоком и продажном мире не доверять.
– Оставим этот разговор до будущих времен.
– Разве у нас с вами может быть
– Надеюсь. Во всяком случае, я хочу предложить вам небольшую работу, которая даст возможность вернуться домой, в Россию, и безбедно там жить.
– Сладкие слова, Павел Андреевич, – грустно улыбнулся Миронов. – Я уже прожил немалый кусок жизни, но еще никогда не слышал, чтобы за небольшую работу платили большие деньги. Скорее наоборот. Уж не стали ли вы большевистским Ротшильдом, господин Кольцов, в своей Совдепии?
Как недалеко от истины оказался Миронов. Бриллианты, запрятанные в том саквояже, стоили несколько миллионов франков. Далеко не всегда в своей повседневной жизни доводится оперировать такими суммами даже самому Ротшильду.
– Скажите, Юрий Александрович, вы хорошо владеете французским? – внезапно спросил Кольцов.
– Если в качестве стимула надо мной на веревочке повесить десять тысяч франков, я вам с листа переведу не только Гюго или Бальзака, но даже трудно переводимого Гийома Аполлинера. В детстве у меня была бонна-француженка. Боже, как давно это было. Лет сорок до вашей войны.
– До нашей войны, Юрий Александрович! До нашей! – поправил Миронова Кольцов. – Вы ведь русский. Хоть и оторвавшийся от России, но русский.
– Пусть будет «нашей», – охотно согласился Миронов. – Так вот, я однажды испугался, что я забыл французский. В Марселе пытаюсь говорить с тамошним моряком, а он меня не понимает. Я забыл едва ли не половину слов. Но постепенно все восстановилось.
– Прекрасно. Для работы, которую я хочу попросить вас выполнить, очень важно хорошо знать язык. Лучше даже – простонародный язык.
– На нем я только и изъясняюсь. Французские аристократы не снисходят до общения со мной, – прикурив новую папиросу от уже дотлевающей, Миронов нетерпеливо сказал: – Не тяните кота за хвост, как говорят в России, – и поправился: – Извините: у нас в России. Видите, я хороший ученик. Я уже усвоил первый ваш урок.
– Вам необходимо будет общаться с клошарами. Чужаков, как я понимаю, в свою компанию они впускают неохотно.
– Я с ними только и общаюсь. Это, в основном, мой круг общения. Я многих здесь знаю, – он поднял на Кольцова хитроватые глаза и таинственно прошептал: – Догадываюсь: создаем боевые дружины. Когда выступаем?
– Не валяйте дурака, Миронов! – насупился Кольцов. – Не то мы на этом попрощаемся.
– Вот сейчас я наконец понял: вы не шутите. Так не ходите вокруг да около. Говорите, в чем суть работы?
– У меня украли саквояж, – медленно и раздельно, чуть не по слогам, сказал Кольцов.
– Это не редкость. Воровство – эпидемия двадцатого века. Воруют все. Даже цари, императоры и премьер-министры. И что же?
– В саквояже были надежно спрятаны доверительные письма от одного из советских правительственных чиновников к некоторым влиятельным французским парламентариям.