Миссия выполнима
Шрифт:
– Эндрю Би, – пробормотал Крэйл. – Господи, Билл, это будет как взорвавшаяся бомба.
09.45, восточное стандартное время.
Большой авиалайнер приземлился в Эндрюс; когда он вырулил на стоянку, Лайм отстегнул ремни и вышел из самолета, почти не взбодренный шестичасовым сном во время перелета через Атлантику. Шифрованный звонок от Саттертуэйта застал его в Гибралтаре, и он выполнил его инструкции, прилетев раньше других в пустом самолете и поручив Чэду Хиллу доставить домой все остальные тела – как живые, так и мертвые.
День был пасмурный. Над аэродромом висел легкий туман, поверхность бетона чуть лоснилась от сырости. Все тонуло в серых сумерках. Джип ВВС подкатил к трапу самолета – рядом с шофером сидел Саттертуэйт.
В Белый дом они прибыли к половине одиннадцатого. Люди из Секретной службы кивнули Саттертуэйту и с серьезным видом приветствовали Лайма. Множество настороженных глаз следили за их приближением к президентскому святилищу. Там и сям по углам стояла деревянная тара: несколько недель назад Брюстер упаковал свои вещи и пока не собирался распаковывать их снова.
Маргарет заставила их прождать в креслах двадцать минут, прежде чем пустить в кабинет. Кто бы ни был у президента в это время, он исчез за боковой дверью раньше, чем они оказались в комнате.
Брюстер встретил их с плохо скрытым раздражением. Закрыв дверь за собой и Саттертуэйтом, Лайм взглянул на президента и в первый момент, как всегда, поразился его физическим размерам. Брюстер возвышался посреди комнаты, наполняя собой весь кабинет, как тигр наполняет своим телом клетку.
– Что это за таинственный визит, Билл?
– Мы должны с вами поговорить, господин президент.
– По поводу Эндрю Би, надо полагать?
Саттертуэйт не мог удержаться от улыбки:
– Когда вы узнали?
– Несколько часов назад. У меня повсюду уши – кому это знать, как не вам.
Президент остановил взгляд на Лайме: он хотел понять, что делает здесь Лайм и почему он пришел вместе с Саттертуэйтом. Потом его внимание снова переместилось на Саттертуэйта.
– Полагаю, сейчас самое подходящее время сказать: «И ты, Брут?» Ведь это была ваша идея, не так ли? Или мои источники меня обманывают?
– Нет. Идея была моя.
Брюстер кивнул; его большая голова поднялась, глаза по очереди изучали Лайма и Саттертуэйта. Лайм почувствовал их силу – он с трудом выдержал президентский взгляд.
Брюстер сказал:
– И теперь, насколько я понимаю, вы готовы объяснить мне, почему я должен уступить место Энди Би.
Весь этот разговор мало интересовал Лайма. Он очень устал, и он не был политиком; он просто стоял, чувствуя себя лишним, и ждал, когда наступит его очередь.
Президент продолжал:
– Это Фиц Грант сманил вас на свою сторону?
– Фиц считает, что вы собираетесь обрушиться на радикалов.
– Не стану отрицать, у меня была такая мысль. Это вполне естественно, не правда ли, Билл?
– И что теперь?
– Я все еще думаю об этом.
– Это будет ошибкой, от которой страна никогда не оправится.
– Возможно, – ответил президент, – только не по той причине, по какой вы думаете.
– В самом деле?
– Им нужно преподать урок, Билл. Видит Бог, они в этом нуждаются. Если мы не будем чувствовать себя хозяевами в своей стране и не станем бороться с теми, кто хочет нас уничтожить… Если вы не сражаетесь, то заслуживаете поражения. Но я попал в очень глупую ситуацию. Мне следовало это предвидеть. Я выступил против Уэнди Холландера с позиций умеренности и терпимости. Если теперь я все переиграю и наброшусь на радикалов, меня обвинят в преднамеренном обмане. – Он грустно улыбнулся и махнул рукой. – Меня загнали в угол, Билл.
– Фиц Грант говорил мне то же самое. Вы будете выглядеть, как президент Джонсон с Холландером в роли Голдуотера.
– Возможно. Но ведь вы пришли сюда не для того, чтобы поговорить об этом. Я слушаю.
– Есть несколько причин, – начал Саттертуэйт, и Лайм почувствовал, что его очередь приближается, – по которым вы должны уступить дорогу и поддержать кандидатуру Би.
– Что это за причины?
– Их несколько. Прежде всего, формальная сторона закона. Я не буду углубляться в детали, но мы абсолютно уверены, что если вы оставите все как есть, то у Уэнди Холландера появятся законные основания, чтобы оспорить ваши президентские права. Он может доказать, что стал новоизбранным президентом непосредственно после смерти Милтона Люка, а поправка, проведенная вами через конгресс, недействительна, поскольку закон не имеет обратной силы.
– Для этого ему понадобится чертовски много времени.
– Господин президент, это позволит ему разорвать на части всю страну.
– Он может попробовать. Я буду бороться.
– Хорошо. Тогда подумайте о том, как вы будете выглядеть в глазах нации. Вас назовут диктатором, тираном и тому подобными именами. Вас обвинят в том, что вы попрали Конституцию и волю избирателей. От вас потребуют отставки, а часть левых и все крыло Холландера начнут процедуру импичмента.
– Так далеко дело не зайдет.
– Оно зайдет достаточно далеко, чтобы довести народ до неистовства. Вас устроят баррикады на улицах?
– Вы предсказываете мне гражданскую войну? Это лишь фантазии.
– Я так не думаю, господин президент. Потому что у оппозиции будет оружие, от которого у вас нет защиты. – Саттертуэйт широким жестом указал на Лайма. – Дэвид, расскажите президенту в точности, что произошло с Клиффом Фэрли.
Впервые за весь этот разговор президент смутился. Лайм это заметил, потому что все время не сводил с него глаз. Лайм откровенно рассказал, как было дело.
– Можно назвать это несчастным случаем, – заключил он, – но, так или иначе, он был убит агентами американского правительства, а не похитителями.
– Да, но…
– Господин президент, в момент выстрела в комнате нас было пятеро. Слова врача слышали не меньше двадцати человек. Пока они хранят молчание, но это не может продолжаться вечно. Когда секрет знает множество людей, он перестает быть секретом.
Саттертуэйт поднял руку, остановив его речь. Лайм исполнил свою роль, и ход перешел обратно к Саттертуэйту.