Мистер Аркадин
Шрифт:
Я ее подзадорил.
— Может, он не хочет, чтобы его узнавали…
— Может быть.
Мне не удалось натолкнуть ее на тот путь рассуждений, который был мне нужен. Пришлось закинуть другой крючок.
— Или решил создать для себя новый образ. Добродушного делового человека, могущественного, с незапятнанной репутацией. Нечто среднее между Буддой и Юпитером Громовержцем.
Ей, которая всегда оставалась самой собой, такой поворот показался непонятным.
— Хотя бы для того, чтобы производить впечатление на Райну, — пояснил я. Наконец-то я попал в десятку. Она переспросила с явным
— На Райну?
— Ну да. Его дочь. Вы не знали, что у него есть дочь? Родилась в Берлине. Мать умерла при родах.
Софи ничего не знала про Райну и никогда не видела ее с Аркадиным… Материнские чувства были ей чужды, и она не придала никакого значения ее существованию.
— Нет, о ребенке я ничего не слыхала. Правда, я не видела Васава с тех пор, как он уехал из Варшавы, пока мы не столкнулись с ним тогда в Довилле. Когда он кончил игру, кто-то прошептал: «Это знаменитый Грегори Аркадин». Вот так я вторично познакомилась со своим возлюбленным. Хотела было заговорить с ним. Сказать: «Привет, Васав, так где же те денежки, которые я передала тебе в 1927 году? Помнишь?» При его-то богатстве он мог бы мне вернуть этот должок.
Она провела рукой по лбу, рукой, украшенной тяжелыми кольцами, выхоленной, но все же рукой уже старой женщины.
— Но я этого не сделала, — продолжала она, рассказывая будто не мне, а самой себе. — Потому что увидела в зеркале его лицо. Он уже не смотрел, как прежде, прямо перед собой. Веки стали тяжелыми. И все же в глазах оставалось что-то от прежних дней — взгляд человека, обреченного на одиночество.
Мне — было понятно, о чем она говорила — этом странном и остром чувстве жалости, которое не раз появлялось и у меня наедине с Аркадиным.
— Я вспомнила радость, которую мы с ним делили. Без него моя жизнь была бы тусклее. Он умел сделать меня счастливой. А иногда и унижал. Бывало, я и плакала. Но все это нужно пережить, чтобы обрести чувство, что ты действительно прожил жизнь.
Обида все еще была жива в ней, тайно лелеемая, но она имела затаенную надежду со временем превратить ее из болящей раны в нежное, горько-сладостное воспоминание.
— И потом, он всегда выигрывал. Я начала ставить на те же цифры и тоже выигрывала. Не считая того, что он скрасил мою жизнь, я получила от него гораздо больше, чем он от меня. Так что он мне ничего не должен. И я подумала: если он так сильно желает быть другим, зачем я стану ему мешать? Зачем разрушать это чувство безопасности, которое он так старательно создавал, этот покой, доставшийся ему так нелегко? Большой молчаливый человек с бородой, в меховом пальто. Таинственный человек. Бог с ним, раз он так хочет… Я уже получила свое. А его пусть пребудет с ним.
Ее партнеры кончили пить и собирались возобновить игру. Они подали ей знак сдать карты. Прежде чем закрыть альбом, я мельком увидел еще несколько фотографий и узнал худое лицо человека с деревянной ногой — в расцвете юности, и Оскара, уже серое и помятое. Софи отобрала альбом.
— Кстати, — сказала она, — это, конечно, неважно, но все же кто направил вас ко мне?
Она преподала мне блестящий урок того, как нужно держать свои секреты. И я воспользовался им, не выдал Аркадина. Упомянул лишь Профессора и Требича.
— И еще о вас говорил Тадеуш.
— Малыш Тадеуш из Танжера?
Чудно было слышать, как Тадеуша называют малышом.
— Он вам про меня говорил? Забавно. Правда, после всего этого…
Итак, она тоже его знала и тоже — как и я — была удивлена, что он замешан в это дело. Мне показалось, что ей удалось объяснить себе, как это произошло, но она не поделилась со мной своими соображениями. Однако я и сам уже кое-что кумекал. Мысли сами собой стали складываться в нечто логически связное. Тут мексиканцы за карточным столом начали проявлять нетерпение.
— Вы можете идти, мистер, — сказала Софи.
Тон ее голоса незаметно, но решительно переменился. Эта история перестала ее занимать. А мне пора было на самолет.
— И когда увидите хозяина, передайте, что он может чувствовать себя спокойно. Васава Атабадзе давно нет на свете.
Я взял ее руку, которую она мне не подавала, и коснулся губами.
— Вы хотите сказать, что у него нет причин для волнения?
Она вздохнула, не пытаясь вырвать руку, которую я не выпускал.
— Он великий Аркадин, миллиардер с новым именем. Вот так. Оскар — наркоман. Каждому свое.
Она села на свое место за столом, сразу забыв обо мне. Мальчишка в белом проводил меня к машине.
Уже стемнело. Улицы заполнились народом. Колокола звонили к службе. Из бара вышел пьяный человек с красным, будто залитым кровью лицом; он прихлебывал прямо из бутылки. В нише полуразрушенной стены я увидел статую мадонны со сложенными вместе ладонями и прочел табличку с названием площади: Плаза де ла Соледад. Площадь одиночества.
Никогда я не чувствовал себя так одиноко, как в толпе на этой площади. Такое же беспросветное одиночество можно было прочесть и в глазах Аркадина.
Пьяный остановился перед мадонной, с трудом сохраняя равновесие, и взял бутылку в другую руку, чтобы перекреститься, а потом приложился губами к кончику ноги мадонны. Я позавидовал ему. Жаль, я не умею молиться.
КНИГА III. ЛЮДОЕД
Я вернулся из Мехико с простудой. А может, это была нервная лихорадка. В общем, зубы у меня стучали от озноба и я никак не мог с этим совладать.
Меня скрутило окончательно, когда я вышел из самолета в Орли. Райна нашла, что я выгляжу ужасно. Сама она была холеная и свежая, как весенняя фиалка, одета в бобровую шубку и замшевый берет, который делал ее похожей на задорного мальчугана. Она сделала вид, что дуется на меня.
— Я так и знала. Ты явился лишь затем, чтобы сразу исчезнуть.
Я и вправду собирался улизнуть. В Мюнхен, повидаться с Якобом Зуком. Простая формальность. И тогда я мог бы предстать перед Аркадиным с полным досье, получить с него обещанные деньги и начать жить своей жизнью.
Этими мыслями я тешил себя все бесконечные часы путешествия. Метеоусловия были как нельзя хуже, меня то бросало в дрожь, то мутило, и я с трудом сохранял остатки оптимизма, который как будто бы внушался обстоятельствами.