Мистер Бикулла
Шрифт:
— Все утро, — торжественно и мрачно произнесла она, — я думала, что на месте несчастного сэра Симона могла бы быть твоя мама.
— Моя мама проживет еще лет десять, — раздраженно ответил Лессинг.
— Я знаю, что она прекрасно себя чувствует, но тем не менее опасность не миновала. В ее возрасте…
— Если бы я не уехал оттуда, ее жизнь в самом деле была бы в опасности. Прошлым вечером я чуть было не схватил шприц для инъекций.
— Дурные у тебя шутки, — холодно заметила Клэр. — Так или иначе, сейчас не время шутить.
Она вышла, а Лессинг продолжил заниматься своим туалетом. Он искал костяную пилку для ногтей,
В сумке был кармашек, откуда выглядывал уголок сложенной вдвое бумажки. С удивлением он вытащил пятифунтовую купюру и, разгладив ее, пришел в полнейшее замешательство. Недоумение парализовало разум, и в первое мгновение он даже не пытался найти какую-то связь между знакомой ему купюрой и сумочкой жены. Даже через минуту он не мог взять в толк, какое отношение могут иметь друг к другу оба предмета. Лессинг хорошо помнил эту купюру, чей номер невозможно было забыть. Он отправил ее, хотя и с опозданием, сэру Симону Киллало, на чьи похороны он сейчас собирается. И вот она снова в его руках, в праздном любопытстве он извлек ее из сумочки жены и не видел абсолютно никакой взаимосвязи между отправкой этой купюры по назначению и ее возвращением.
Затем его сознание начало проясняться, и он нашел вполне возможное, но очень неприятное для него объяснение. У сэра Симона был сын — сын, которого с Клэр связывала слишком крепкая дружба. А что, если Ронни — разносчик болезни, имя которой «супружеская неверность»? Лессинг почувствовал, как темная волна ревности, порожденная подобной жуткой мыслью, прокатилась по его жилам и затопила грудь и сердце заколотилось быстро-быстро, как водяная мельница. Лессингу и прежде доводилось бороться с этим наваждением, противостоять бурному потоку, несущему его к острову, населенному безумцами. Громадным усилием воли он повернул поток вспять, и встал на твердую почву здравого смысла. Клэр, возможно, даст иное объяснение, вполне невинное и удовлетворительное.
— Клэр! — крикнул он, открыв дверь. — Откуда взялась эта купюра?
— Где ты ее нашел? — спросила она.
— В твоей сумочке. Я искал пилку для ногтей…
— Ты мне ее дал.
— Когда?
— Не помню, — сказала она, нервно разглаживая мятую купюру. — Хотя нет, помню! Две или три недели назад. Я собиралась обедать с Ронни и попросила у тебя деньги, потому что думала, что у него, как всегда, их нет. Но он оказался при деньгах, и я ничего не потратила. Но забыла вернуть тебе купюру.
— Я действительно дал тебе тогда пять фунтов, — ответил он, — и ты, конечно, не вернула мне ни пенни. Но это не та купюра, которую я тебе дал.
— Как не та? Если ты нашел ее в моей сумке, то это может быть только она.
— Я запомнил ее номер, — сказал Лессинг, — он поразил меня порядком цифр. И мне вздумалось расплатиться этой купюрой с сэром Симоном за картину, которая теперь висит у нас.
— И ты расплатился?
— Ты не понимаешь простых слов?
— Когда ты ее отдал?
— Я написал ему записку и вложил купюру в конверт.
— Это точно?
— Несколько дней я не помнил о письме, но в конце концов отправил…
— Ты, наверное, положил не ту купюру!
— Я
— Никогда?
— Таких — никогда.
— Но на этот раз ты ошибся! Ты и сейчас допускаешь ужасную ошибку! Ведь это та самая купюра, которую ты мне дал, и я не понимаю, почему ты решил сделать это поводом для нелепой ссоры. Или тебе так хочется поругаться, что ты готов закатить скандал на пустом месте!
Ему снова стало не по себе, тяжкие сомнения мешали сосредоточиться, ревность терзала.
— Когда, — спросил он, стараясь сохранить самообладание, — ты в последний раз видела Ронни?
— В тот вечер, — сказала она, — когда мы вместе обедали.
— И с тех пор ни разу?
— Ни разу!
Он не ответил, и она невольно умерила свой апломб. Нервно шевеля ногой пушистый ворс ковра, проговорила:
— Он звонил раза два, предлагал встретиться, но я не пошла. Я знала, что ты будешь недоволен.
— Жаль, что я этого не знал, — ответил он.
— О, Джордж! — взмолилась она. — Зачем ты изводишь себя всякими унизительными сомнениями и подозрениями? Не знаю, в чем ты меня подозреваешь на этот раз, но, ей-богу, я не давала никакого повода! Если бы ты только мог мне поверить…
— Да, конечно, — сказал он, высвобождаясь из ее объятий и уклоняясь от поцелуя, — я опять не прав.
Пять минут назад он был готов взорваться от злости и вдруг почувствовал, что не в силах продолжать бессмысленную ссору.
— Я опять не прав, — повторил он, — но сейчас у меня нет времени на оправдания. Я ищу костяную пилочку для ногтей. Вечно эти воротнички возвращают из прачечной жесткими, как камень, или, наоборот, мягкими, как тряпка. И что только они с ними делают?
— Вот она, — сказала Клэр, порывшись в сумочке.
— Почему ты не положила ее на место?
— Извини, — проговорила она.
Он наконец закончил свой туалет, и, выйдя из дома, они в молчании, нарушаемом только примирительными восклицаниями Клэр, сели в машину и отправились в крематорий в Голдерс-Грин. Сквозь облака просвечивало бледно-голубое небо и солнце. У западного входа в крематорий маленькими группками толпились тридцать или сорок человек в черных одеждах. И хотя внешне они не были похожи друг на друга, между ними было что-то общее, какое-то неуловимое сходство.
Лессинг оставил машину там, где показал ему служитель, и, с трудом преодолевая робость, направился к этой компании; Клэр же, для которой шесть лет в армии не прошли даром, держалась очень уверенно, как если бы она вышагивала на параде перед наделенными властью, но хорошо знакомыми ей офицерами. На похоронах присутствовало не более полудюжины женщин, Клэр была одета лучше всех.
Осмотревшись, Лессинг начал понимать, в чем заключалось сходство всех друзей сэра Симона: долгие годы могущества и власти отложили на них отпечаток. Среди них были высокие и низкие, пожилые и грузные, крепкие и стройные, — как и бывший вице-король в их числе, но все они абсолютно бессознательно и неумышленно держались как люди из другого мира. Лица некоторых сохраняли желтоватый индийский загар, властное выражение и презрительный изгиб тонких губ, но виднелись здесь и скромные неприметные физиономии тщедушных малорослых мужчин, хотя в их любезной улыбке тоже проглядывала не меньшая уверенность в себе. Широкоплечие темнобровые красавцы и стареющие львы. Все они служили государству, и власть пометила каждого.