Мистериум
Шрифт:
— В ваших глазах. Она определённо мешает моей работе — это мы уже установили.
— Лейтенант Демарш прислал меня к вам, потому что считал, что учитель истории лучше разбирается в вопросах культуры…
— Правда? А мне кажется, что он просто надеялся меня разозлить.
Она моргнула, но продолжила:
— Не могу судить о его мотивах. Вообще-то я могу пойти куда-нибудь в другое место, если я мешаю занятиям в школе. Я правда не хочу создавать проблем.
Её покладистость сводила с ума. А также вводила в заблуждение. Она упорна, подумал Декс. Он смотрел на неё через обеденный стол, ища что-нибудь в чертах её лица: какой-нибудь проблеск из-под фарфоровой маски. Она явилась из мира за пределами Ту-Риверс, но она не была проктором или солдатом — и это делало её почти уникальной и потенциально интересной.
Опять же, её любопытство казалось искренним. Она могла быть, а могла и не быть инструментом Бюро, но у неё, очевидно, были вопросы, которые ей хотелось задать. Вполне справедливо. У него ведь тоже есть вопросы.
— Возможно, мы могли бы достигнуть компромисса, — сказал он.
— Каким образом?
— Ну, во-первых, вы гораздо меньше бросались бы в глаза, если бы избавились от своих подставок.
— Прошу прощения?
— Джентльменов, приделанных у вас к локтям.
Оба охранника наградили Декса каменными взглядами, призванными его запугать. Он улыбнулся в ответ. Он устал от прокторов. Они одевались как бойскауты и задирали нос, как школьные старосты: пионы, хорошее слово, подумал он.
— Я поговорю с лейтенантом Демаршем, — сказала она. — Я не могу ничего обещать. — Однако она, похоже, нашла идею привлекательной.
— Вы также могли бы подумать о том, чтобы сменить наряд. Он привлекает внимание.
— Я думала об этом. Но я здесь недавно, мистер Грэм. Я не уверена в том, что здесь будет приемлемо, и будет ли это благопристойно.
— Вы остановились в пансионе Вудвард?
— Поблизости. В моторном отеле.
— Вы знаете Эвелин Вудвард?
— Видела пару раз.
— У неё примерно ваш размер. Может быть, она сможет вам что-то одолжить. Сейчас у неё, похоже, новый гардероб.
— Да. Возможно. У вас есть ещё какие-то требования?
— Конечно. Quid pro quo. Я хочу кое-чего в обмен на моё время.
— И чего же именно?
— Карту мира. Атлас, если возможно. И хорошую книгу по всеобщей истории.
— Ваша история в обмен на мою?
— Точно.
Она удивила его, улыбнувшись.
— Я посмотрю, что можно сделать.
Лихорадка прекратилась в тот же вечер, когда в Ту-Риверс вернулся свет, и Говард Пул вынырнул из своей болезни, чувствуя себя слабым, но со значительно прояснившейся головой. Словно болезнь выморила всю неразбериху из костей логики.
Он весь день ждал прихода Декса, однако учитель не пришёл. В этом нет ничего странного, думал Говард. Дексу не всегда было легко пробираться сюда; за ним могли следить. Но это неважно. Пришло время самому проявить инициативу.
В полдень, когда начиналась выдача пайков и на улицах было максимальное количество народу, Говард сложил немного еды и воды и походный нож в объёмистые карманы просторного бушлата и вышел из дома на холодный октябрьский воздух.
Возможно, он слишком долго прятался, или, может быть, дело было в осенней погоде, но всё выглядело словно бы вырезанным из светящегося стекла. Тротуары, окна, опавшие с деревьев листья — всё было тонкое, как лёд под целлофаново-синим небом. Ему хотелось впитать всё сразу, запастись цветом перед новым тёмным сезоном. Он заставил себя идти, опустив голову. Ему нельзя привлекать к себе внимание.
У него было удостоверение личности — не его, а Пола Кантвелла. Повезло Полу, думал Говард, уехать в отпуск до того, как рухнула крыша мира. Это был хороший документ, но фотографии на нём не было; и все карточки, если приглядеться, были просрочены, за исключением пайковой карты. Если военные станут его допрашивать, он, возможно, вывернется. А может быть, и нет. Ему не хотелось рисковать. Гораздо лучше не возбуждать подозрений.
Он миновал перекрёсток Оук и Бикон и пошёл на восток мимо закрытых магазинов; витрины темны и населены призраками: фотоаппаратами, компьютерами, модной одеждой, телевизорами с огромными экранами. Никто не украл эти вещи даже в неразберихе первых дней военной оккупации. Они никому не были нужны. Для местных они были бесполезны, для солдат — пугающе чужие, эти черепки и рисунки вымершей расы…
Город словно пребывал в своего рода трансе, думал Говард, с тех самых пор, как в июне по Колдуотер-роуд в него въехали танки. Было несколько бесплодных попыток оказать сопротивление. Пара активистов Национальной Стрелковой Ассоциации открыли стрельбу из окон верхнего этажа своего дома. Оба были схвачены и публично казнены без суда. Ту-Риверс был городом рыбаков и охотников, и Говард подозревал, что многие припрятали свои «ремингтоны» и регулярно их смазывают. Но что один сельский округ может противопоставить целому государству? Провозгласить независимость?
Им, в принципе, повезло. Оккупационный режим был не особенно суров — по крайней мере, до сих пор. Он читал про Пномпень времён красных кхмеров, где гражданских расстреливали на месте лишь за то, что те носили очки европейского образца или вообще без всякой причины. Здесь обошлось без бойни — возможно, потому что силы были уж очень неравны, а приз — весьма необычен.
Так что город капитулировал перед оккупантами, рассеянно пожав плечами. Говард пустился в бега почти с благодарностью — прятаться он умел очень хорошо. Он рос болезненным и хронически худым. Когда его били за его неуклюжесть, он научился принимать побои и уходить домой; он никогда не жаловался и никогда не планировал отомстить. Он всегда находил утешение в книгах.
Такое поведение, как было известно Говарду, называлось трусостью. Он перестал это отрицать давным-давно, даже принял его как фундаментальную составляющую своего характера. Он знал о себе два непреложных факта: что он умный и что он трус. Не самый плохой расклад в лотерее жизни.
Вдруг накатило воспоминание из детства. Такие всплески памяти частенько заставали его врасплох во время болезни, так что он, вероятно, всё ещё был нездоров, раз случился ещё один такой: ему десять лет, и он на крыльце их дома в Квинсе, прислушивается к гулу родительских голосов, одному из замысловатых и приятно бессмысленных разговорных марафонов.
— Некоторые верят, — говорил отец, — в перевоплощение — что мы живём снова и снова, и в каждой жизни у нас есть задание. Что-то такое, чему мы должны научиться. — Он протянул руку и рассеянно взъерошил волосы на голове сына. — А какая задача у тебя, Гоуи? Чему ты должен научиться в этот раз?
Говард был ещё достаточно мал, чтобы воспринять вопрос всерьёз. Вопрос преследовал его много дней. Чему он должен научиться? Чему-то трудному, казалось ему, иначе зачем посвящать этому всю жизнь? Чему-то такому, чему он сопротивлялся в прошлых жизнях; какому-нибудь Эвересту знания или добродетели.