Мистериум
Шрифт:
Пусть это будет что угодно, думал он — имена всех звёзд, происхождение вселенной, тайны пространства и времени… Пусть это будет что угодно, кроме смелости.
За центром города улицы были по большей части пусты. Здесь было труднее оставаться незаметным. Он ковылял, засунув руки в карманы; где возможно, выбирал пригородные дороги, вьющиеся через безликие районы недавней застройки на западной окраине Ту-Риверс. Военные патрули вряд ли заходили сюда; здесь их нечему было привлечь. Тем не менее, следовало соблюдать осторожность. Солдаты устроили себе казарму в «Дэйз Инн» на шоссе, посередине между Ту-Риверс и развалинами Лаборатории физических исследований — не слишком далеко отсюда.
Говард изучал карту города как раз накануне того, как в него вошли танки, и у него была хорошая память на карты; однако в этих кривых улочках и тупиках он путался. К тому времени, как он нашёл малозаметный и внушающий доверие маршрут на восток — вдоль высоковольтной линии, под которой земля была очищена от деревьев и кустарника — уже почти наступил комендантский час.
Он это предусмотрел. Он пересёк шоссе в месте, где с ним смыкалась Баундри-роуд и прошёл четверть мили на север, держась поблизости от дренажной канавы слева от дороги. Тени уже стали очень длинными. Здесь не было домов — лишь старые клёны и иногда обшарпанная заправка. Уже стемнело, когда он добрался до места назначения: крошечного магазинчика рыболовных и походных мелочей неподалёку от границы резервации оджибвеев.
Они с Дексом останавливались здесь в июне. Декс купил карту и компас — и то и другое с тех пор потерялось. Магазин представлял собой рубероидную халупу с черепичным фасадом. В нём никого не было, как Говард и ожидал.
Он внимательно осмотрел шоссе в обе стороны. Прислушался. Не было слышно ни звука; лишь иногда в зябкой полутьме начинал стрекотать сверчок.
Здоровенный, покрытый рыжей ржавчиной висячий замок охранял входную дверь. Говард пробрался через завалы использованных покрышек, мимо проржавевшего кузова «меркьюри-кугуара» 79-го года к задней двери. На ней также был замок, но, сильно потянув, он оторвал запорную скобу от прогнившего дерева косяка.
Изнутри на него хлынула волна зловония. Говард помедлил, затем догадался: наживка. Господи! Там было два здоровенных холодильника с селёдочной икрой и дождевыми червями. За лето их содержимое, должно быть, забродило.
Он вошёл внутрь, стараясь дышать ртом. Помещение освещалось лишь последним светом синего неба, проникавшим сквозь пыльное окно. Говард осторожно двинулся к углу, где хранились промышленные товары.
Он отобрал три вещи: станковый рюкзак, спальный мешок с двойной изоляцией и одноместную палатку.
Он вынес их наружу и остановился, чтобы прочистить лёгкие тремя глубокими вдохами.
Затем он упаковал свёрнутую палатку в рюкзак и привязал к нему свёрнутый спальный мешок. Он надел рюкзак и подогнал ремни по своей фигуре. После этого зашагал вдоль шоссе на север, пока не нашёл уходящую в лес тропинку.
Тропинка была заросшая и покрытая мхом, но вела примерно в нужном ему направлении. В течение двадцати минут он углублялся в лесистые земли оджибвеев; потом стало слишком темно, чтобы двигаться дальше.
Он поставил палатку на каменистой земле и успел накрыть её нейлоновым тентом, когда свет вечерней зари померк. Наконец, он развернул внутри палатки спальный мешок и залез в него.
Сегодня ночью будет холодно. Возможно, даже выпадет снег, если набегут облака. Снег в октябре, подумал он. Он вспомнил ранние снегопады в Нью-Йорке: ломкие, крошечные снежинки. Лужи подёрнуты корочкой льда, опавшие листья хрупкие, как высохшая бумага.
Он выбрал спальный мешок наугад, но ему попался хороший, зимний. Внутри было тепло. Он прошёл сегодня долгий путь, так что заснул ещё до того, как на небе угас последний отсвет заката.
Сновидение пришло так же, как приходило каждую ночь в течение последних недель, не сновидение даже, а набор повторяющихся образов, хитростью проникших в его сон.
Образ его дяди, Алана Стерна, но не такого, каким Говард его помнил: этот Алан Стерн был истощён и прозрачен, и гол, он был повёрнут к Говарду спиной, на которой позвонки грубо выпирали из-под тонкой, туго натянутой плоти.
Во сне он знал, что его дядя соединён или связан с неким яйцом света большим, чем он сам. Говарду казалось, что оно выглядит как фотография ядерного взрыва в момент, когда начинает распространяться ударная волна, остановленное мгновение между наносекундами уничтожения; и Стерн то ли сдерживает его, то ли оно его сдерживает — а может быть каким-то образом и то, и другое.
Стерн повернул голову, чтобы посмотреть на Говарда. Его худое лицо под раввинской бородой казалось неописуемо древним, высохшим. В его гримасе отражалась мучительная боль пополам с яростной сосредоточенностью.
Стерн, попытался сказать Говард, я здесь.
Но он не издал ни звука, и ничего не изменилось на искажённом мукой лице дяди.
Майя, любил говорить ему Стерн. Индуистский термин, обозначающий мир иллюзий, реальность как завесу обмана.
— Ты должен смотреть за майю. Это твоя обязанность как учёного.
У Стерна это получалось естественно. Говарду было гораздо труднее.
Как-то летом на пляже в Атлантик-Сити, где они отдыхали всей семьёй, Стерн подобрал камень, дал его Говарду и сказал:
— Посмотри на него.
Это был древний, отполированный волнами камень. Гладкий, как стекло, зелёный, как тени на воде, пронизанный ржаво-красными жилками. Камешек был тёплым там, где на него светило солнце. С другой стороны он холодил руку.
— Он красивый, — сказал Говард; идиотское замечание.
Стерн покачал головой.
— Забудь про красоту. Красив этот камень. Ты должен абстрагироваться. Научись ненавидеть конкретное, Говард. Полюби общее. Не говори «красивый». Вглядись внимательней. Гипс, кальцит, кварц? Вот какие вопросы ты должен задавать. «Красивый» — это майя. «Красивый» скажет только глупец.
Да. У него не было бритвенной остроты интеллекта, как у Стерна. Он положил камешек в карман. Он ему нравился. Нравился цвет этого конкретного камня. Его прохлада, его тепло.