Мистические рассказы
Шрифт:
Тогда он оглянулся и вздрогнул, попав глазами прямо в сухое пергаментное лицо невысокого сгорбленного старика в старообразной, порыжевшей крылатке с капюшоном.
Все в старике было так необыкновенно, так не похоже на всех, что, раз встретив, его нельзя было забыть. И доцент вспомнил, что раз он уже видел его. Он встретил его на какой-то большой улице, в синем вечернем сумраке. Его внимание привлекла странная, точно из другого века, фигура на средине проспекта.
Что-то до такой степени старообразное, ветхое, мертвенное было в этом старике, до такой степени несогласимое с этими несущимися перед ним экипажами, что нельзя было не остановиться и не засмотреться.
V.
Пергаментный старик стоял, уткнув
Но старик все стоял и, не в силах преодолеть любопытства, Крематорский пошел через улицу, нарочно, чтобы пройти мимо него. На него взглянули тусклые, растерянные глаза. Старик что-то проскрипел. Доцент едва разобрал просьбу помочь перейти на другую сторону. Он взял его за руку и вздрогнул, — она была холодна, как рука мертвого. Может быть, старику не повиновались ноги? Может быть, у него была боязнь пространства?
Откуда он взялся теперь, — не из этой же холодной, серой стены сената! Бесцветные глаза, как тогда, глядели на доцента, и трудно было понять их выражение. Может быть, это был нищий, и глаза просили копейки? Доцент не был богат, но у него было обыкновение раз брасывать нищим всю медь, какая скапливалась в кармане. Около церковной паперти он, без сомнения, уделил бы этой человеческой ветоши горсточку алтынов.
Но старость убила всякую выразительность лица старика. Крематорский решил подождать с благотворительностью. И это было хорошо. Ибо через минуту старик коснулся козырька своего картуза, и доцент услышал над своим ухом довольно твердый голос, каким говорит равный с равным:
VI.
— Прекрасная ночь!
— Прекрасная ночь, — повторил молодой человек и, улыбаясь, повернулся к старику. — Но скажите, откуда вы… взялись?
— Стоял в углу, — старик кивнул головой на стену, — не изволили заметить. Стоял и смотрел. Великолепный город, милостивый государь! Сколь многие в нем живут, — старик выразительно поднял кверху палец, — и сколь немногие его чувствуют! Волшебная ночь, а они спят, как сурки, и не лучше ли было им жить где-нибудь в Кинешме?
Было странно, но он выражал мысли доцента, все настойчивее слагавшиеся в нем по мере того, как он все глубже и глубже уходил в красивый сумрак петербургской старины. В этом каменном, холодном, стройном городе, — мистическом городе серых туманов и белых ночей, он чувствовал то обаяние, какое классик испытывает, когда его нога касается стертых плит священного Рима.
— Я заметил, — продолжал старик, — как вы слушали звон старых курантов. И я сказал себе, — этот человек понимает! Он вышел гулять в эту пору потому, что нет другого часа, когда Петербург так прекрасен. Посмотрите, весь город точно залить застывшим стеклом! Как тонки и ясны шпицы, — на них была бы видна приставшая соринка! Нет возможности наслаждаться этим молча, но… но, милостивый государь, может быть, я вам мешаю?
VII.
Доцент отверг предположение и совершенно искренно. Он разделял энтузиазм этого ветхого старикашки, сохранившего такую молодую душу. А старик продолжал:
— Не кажется ли вам, что в этот час мертвеет все живое и оживает мертвое? Может быть, сейчас Суворов сошел со своего пьедестала у Мраморного дворца и тяжелым шагом ходит по Марсову полю, а ангел на Александровской колонне, с лицом Александра, расправляет усталые крылья. Посмотрите, — мне кажется, у медного Петра должна кружиться голова, так он высоко вознесся на скале, и так тих воздух. Или это у меня кружится голова? И не все ли так застыло и окаменело сейчас в этом белом городе, как этот всадник, который весь движение и, однако, весь неподвижен! Так призрачно все кругом, и, уж полно, живем ли мы с вами?
— Удивительно, — сказал доцент, чувствуя, что им овладевает странное
Старик медлительно вынул старинную, дорогую табакерку с эмалью и методически поднес табак к носу. Он гулко щелкнул крышкой и, не предложив спутнику, спрятал ее в карман.
— Может быть, не показалось бы странным, — продолжал он с какою-то торжественной раздельностью, — если бы в такую белую ночь через Невский, по направлению к Таврическому дворцу промчался Потемкин, а то так и сама «Великая» в громадной, золотой карете цугом. Не засиделся ли где-нибудь в таверне Ломоносов, и вон в том экипаже, не едут ли четверо офицеров лейб-кампанцев в Красный кабачок скоротать остаток ночи? Не сам ли то граф Аракчеев спешит в свое Грузино, а там у окна Зимнего дворца остался в задумчивости Александр? Вы хотите сказать, что я путаю хронологию, но разве обязательна хронология для петербургской белой ночи, и, в конце концов, что такое Время?..
VIII.
«Кто он»? — спрашивал себя Крематорский, еще и еще раз кося глаза на своего спутника. Уже, приспособляясь к нему, он замедлил шаг и шел в ногу со стариком, семенившим мелкими неверными шагами.
Из-под старообразного картуза, с длинным козырьком доценту были видны обтянувшийся тонкий нос, землистые бритые щеки с толстыми губами и уже иные глаза. Теперь в них светился усталый ум, может быть, талант. Доцент поймал себя на шальной мысли. Он точно подыскивал в своей памяти то историческое лицо, на которое бы походило это. Но мысль сверкнула и угасла. Это было просто стильное, старинное лицо знакомого типа, — лицо со старого портрета поры Боровиковского.
Кто он? — старый, отошедший в сторону профессор, антиквар-любитель, слепой крот, проводящий дни среди старых гравюр и обгрызанных мышами пожелтелых книжек? Но доцент знал всю профессуру и имел дело со всеми антиквариями.
— Вы говорите так, точно видели и лейб-кампанцев и самое «Великую», — сказал доцент. — Сколько может быть вам лет?
— А что если бы и видел? — точно поддразнивая, сказал тот. — Разве вся сегодняшняя ночь не сон? На Исаакия, на Адмиралтейство, на эту громаду (он кивнул головой на Зимний дворец) надо было бы посадить химер, — они так шли бы этому химеричному городу. Посмотрите, вон туда, направо. Невский полон пешеходов, но почему вы думаете, что это все подлинные, живые люди? Может, половина их призраки. Спросите у них паспорта, — многие ли предъявят их? Вы думаете, что мертвым слаще всего их мертвый сон? Неужели им не хочется посмотреть милую, теплую, грешную землю, вмешаться снова в толпу живых в фантастическую ночь, когда их не заметят люди? И может быть, им дается эта таинственная власть над смертью в такия ночи. По крайней мере, откуда здесь взялись эти ветхие старики? Не странно ли видеть их здесь в этот час. А на некоторых из проституток не замечаете ли вы старых мод прошлого века?
IX.
Под причудливым, фантастическим подсказом доцент вгляделся в встречных и, странно, шляпки некоторых женщин и каска офицера показались ему, в самом деле, чересчур старомодными. В случайно брошенной мысли была тень какой-то отдаленной возможности, при которой было интересно и страшно жить.
— Может быть, эти проститутки уже давно безгрешны, — продолжал старик, — а сердца этих блестящих офицеров давно источены червями. Снимите с них мундир, и оттуда посыплются серые ноздреватые кости и сухая желтая пыль. Но память духовна, и этих несчастных девушек влечет непреодолимое желание видеть те места, где тело их впитывало сладкий грех. Милостивый государь, допустите на минуту действительность царства мерт вых, и неужели вы думаете, что мертвых не тянет туда где они любили, творили, вкушали восторги, страдали, умирали в корчах, качались в петле веревки? Неужели Фальконету неинтересно посмотреть на медного гиганта посреди площади, или Монферрану на Исаакия?