Мистицизм
Шрифт:
Сузо описал также физические ощущения, которые сопутствовали его переживанию.
"Этот экстаз длился около часа. Он не мог сказать, оставалась ли его душа во плоти все это время. Но когда он пришел в себя, ему показалось, будто он вернулся из другого мира. Его плоть испытала столь сильное воздействие во время этого мгновенного исступления, что, казалось ему, даже умирающий не переживает подобных мук. Никогда раньше не испытывал он столько страданий в столь короткое время. Со стоном, подобно человеку, теряющему сознание, Служитель упал на пол. Потрясенный до основания души, он воскликнул: "О Боже мой, где я был и где я сейчас?" Потом опять: "О радость моего сердца, никогда моя душа не позабудет этого часа!" Он пошел прочь, чувствуя при этом, что движется, подобно механизму, лишь его плоть. Все пережитое им внешне никак не проявлялось. Но его сердце и душа соприкоснулись с чудом. Небесное сияние пронизывало самые глубины его естества. Ему казалось, что он парит в воздухе. Все способности его души были преображены небесной радостью. Он был подобен сосуду, в котором еще долго витает запах хранимых прежде благовоний".
Заключительная фраза приведенного отрывка позволяет сделать вывод, что испытанное Сузо является тем первым звеном, с которого началась для него длинная цепь мистического
"Состояние небесного счастья, — говорит он, — которое испытывал Служитель в течение нескольких дней, возбудили в нем страстное стремление к Богу". [405]
В мистической активности, как и в любой другой сфере деятельности души, важную роль играет сильная воля, которая присуща лишь тем, кто живет богатой эмоциональной жизнью.
405
Leben, cap. III.
Сузо был ученым с призванием священнослужителя. Прежде чем живописать свое обращение, Сузо штудировал Мейстера Экхарта, изучал труды Дионисия и св. Фомы Аквинского. Поэтому не удивительно, что для его взглядов характерна близость к категориям мистической теологии. Однако богатство языка, которым передан экстаз обращения, объясняется не только этим. Свои произведения Сузо писал, скорее всего, с целью назидания. Для сравнения я хочу привести два свидетельства мистического обращения, в которых влияние теологических учений практически не ощущается. Оба они написаны во Франции и разделены промежутком всего лишь в несколько лет. Речь идет об описаниях встречи с Реальностью двух совершенно различных людей. Одно из них — тайный документ, в котором великий гений поведал о своем двухчасовом экстазе в словах, предназначавшихся лишь для него самого. Другое описание представляет собой прямое и безыскусное свидетельство полуграмотного крестьянина. Первое — это, конечно же, знаменитая «Памятка», или «Амулет» Паскаля, а второе — "Повествование брата Лоуренса".
"Памятка" Паскаля представляет собой клочок пергамента, на котором вокруг неровно нарисованного пылающего креста написано несколько удивительных фраз. Это все, вокруг чего мы можем лишь строить догадки относительно одного из самых загадочных в истории мистицизма экстатических откровений. После смерти Паскаля слуга обнаружил зашитую в его камзол копию этого документа, который к настоящему времени утерян. Паскаль всегда носил ее с собой как напоминание о пережитом им восхитительном посвящении в божественную Реальность. Бремон указывает, что духу Паскаля пробудился, по его собственному утверждению, одиннадцатью месяцами ранее, "d'une manier douce et obligeante". [406] Однако подлинное обращение пришло лишь вместе с озарением, описанным в «Памятке». Это переживание положило конец длительному периоду душевных мук, во время которого безразличие ко всем сферам жизни было отягощено полной неспособностью ощутить притягательную силу божественной Реальности — единственного, к чему стремился великий дух Паскаля. «Памятка» гласит:
406
Мягко и неотвратимо (фр.). Bremond, "Histoire Litteraire du Sentiment Religieux en France", vol. IV., pp. 359 seq.
L'an de grace 1654
lundi, 23 novembre, jour de Saint Clement, pape
et martyr, et autres au martyrologe,
veille de Saint Chrysogone, martyr et autres,
depuis environ dix henres et demie du soir jusques
environ minuit et demie,
Feu. [407]
"От десяти с половиною до полуночи с половиною — Огонь". Вот, собственно, и все, что содержится в этом описании, однако для посвященного этого вполне достаточно, чтобы восстановить впечатление от пережитого. Далее следует лишь повествование о радости и уверенности, которую принесло с собой это безымянное откровение, это продолжительное ослепительное соприкосновение с Реальностью. Повествование это — вереница удивленных восклицаний, резких, отрывистых, спонтанно записанных слов. Очевидно, что Паскаль-художник находился в явном замешательстве. Непреодолимые эмоции, охватившие его, он назвал Огнем Любви. Огонь Любви раскрыл ему свои тайны, пробудив ответное пламя смирения в его душе.
407
Год благодати 1654,
Понедельник, 23 ноября, день св. Климента, папы
и мученика, и других в месяцеслове,
накануне дня св. Хризогона и других,
от приблизительно десяти с половиною часов вечера
до приблизительно полуночи с половиною,
Огонь (фр.).
(Сверено по переводу П. А. Флоренского: ""Амулет" Паскаля". — "Столп и утверждение истины", М., 1914, с. 577–581. — Прим. ред.)
Dieu d'Abraham, Dieu d'lsaac, Dieu de Jacob,
Non des philosophes et des savants.
Certitude. Certitude. Sentiment. Joie. Paix. [408]
"Но не Бог философов и ученых!" — восторженно восклицает этот великий философ и ученый, мгновенно обратившийся от знаний к любви.
"Oubli du monde et de tout hormis Dieu", [409] — снова говорит он, внезапно увидев, что вселенная представляет собой одну Трансцендентную Реальность. И затем: "Le monde ne t'a point connu, mais je t'ai connu. Joie, joie, joie, pleurs de joie". [410] Сравните эти цитаты с классическими произведениями Паскаля, с четкостью и определенностью его «Мыслей», с иронией и блеском его "Писем к провинциалу". Эти короткие отрывочные фразы, с помощью которых выдающийся мастер языка описывает свое удивление и радость, походят скорее на детский лепет. В истории мистицизма найдется очень мало примеров обращения, которые были бы одновременно столь убедительны и ярки, как тот, о котором свидетельствует этот «Амулет». Великий ученый и стилист, не знавший себе равных в философских дискуссиях, оставил на этом клочке пергамента всего несколько скромных невыразительных слов. Однако эти слова несут в себе страсть, запечатленную в бессвязных восклицаниях любви, и воспоминание об уверенности, покое и радости — той великой, всепроницающей радости, которая сопутствовала его экстатическому осознанию Бога.
408
Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова,
не философов и ученых.
Достоверность. Достоверность. Чувство. Радость. Мир (фр.).
409
Забвение мира и всего, кроме Бога (фр.).
410
Мир не познал Тебя, но я Тебя познал. Радость, радость, радость, слезы радости (фр.)
"Mon Dieu, me quitterez vous?" — снова говорит он. Огонь, по-видимому, начинает угасать, экстаз подходит к концу. "Que je n'en sois pas separe eternellement!" "Неужели Ты покинешь меня? Да не разлучусь я с Ним вовеки!" — невыносимая мысль об оставленности Богом, которая, как выразился Фома Ак-винский, могла бы лишить Видение Райского Блаженства его славы, не знай мы, что оно пребудет вечно. [411] Однако рапсодия окончена, видение Огня развеялось, и остаток «Памятки» содержит скорее размышления Паскаля о пережитом, чем его описание. Кончается «Памятка» максимой, характерной для всего мистицизма. Отречение от мира — словами Паскаля, "Renonciation, totale et douce", [412] — видится ему как единственный путь, позволяющий вынести длительную разлуку с Реальностью. [413]
411
"Summa contra Gentiles", 1. III, cap. XII.
412
Отречение, всецелое и благостное (фр.).
413
Полный текст «Памятки» напечатан в издании Faugere "Pensees, Fragments et Lettres de Blaise Pascal" (2nd ed., Paris, 1897. Tome I. p. 269), а также (в виде факсимиле) в уже цитировавшейся книге Бремона. Интересна высказанная в ней гипотеза, что «Памятка» является описанием двух различных переживаний: "мистического осознания подлинного смысла слова" и "эмоционального размышления, вызванного этим осознанием".
Паскалево видение Света, Жизни и Любви было высоко экстатичным. Это было неописуемое и непередаваемое переживание, отдаленное представление о котором мы можем получить по нескольким дошедшим до нас бессвязным словам. Неискушенный в философии современник Паскаля брат Лоуренс тоже постиг Трансцендентную Реальность, которая "не есть Бог философов и ученых", в одном мгновенном проблеске интуиции — удивительно непосредственной, недогматичной и неэкстатичной по своей сути, но в то же время бессмертной по своим последствиям. Лоуренс был молодой крестьянин, после службы в армии нанятый лакеем в одну известную французскую семью и весьма удручавший господ своей неотесанностью. В возрасте между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами он примкнул к ордену кармелитов как брат в миру. Его письма, "духовные афоризмы" и беседы этого периода были опубликованы в 1691 году посмертно. "Он рассказывал мне, — говорит анонимный участник этих бесед, которым, как предполагается, был господин Бофор, занимавший в 1660 году должность главного викария кардинала Ноайского, — что Бог оказал ему единственную милость, даровав обращение в возрасте восемнадцати лет. Однажды зимой он увидел дерево, лишенное листьев. Осознание того, что пройдет совсем немного времени и листья снова распустятся, а затем появятся цветы и плоды, позволило ему достичь ясного понимания Провидения и Силы Божьей, которое с тех пор никогда не покидало его душу. Это понимание сделало его настолько отстраненным от мира и зажгло в нем такую великую любовь к Богу, что все последующие сорок лет он сомневался, может ли к ней что-либо прибавиться". [414]
414
Brother Lawrence, "The Practice of the Presence of God", p. 9.
То, что наблюдения над окружающей природой могут приводить к онтологическим заключениям, служа средством единения души с Абсолютом, — не редкость в истории мистицизма. Таинственная жизненная сила деревьев, молчаливое волшебство леса, загадочный и неумолимый цикл его жизни — все это в огромной степени способствует освобождению человеческой души и удивительно соответствует ее чаяниям и невыразимым влечениям. Эта жизнь, не испытавшая на себе разрушающего воздействия человеческого разума, может слиться с "великой жизнью всего сущего" и ощутить в ее могучем ритме весть об истинном и вневременном Мире "всего, что было, есть и пребудет вечно". Все проявления растительной жизни от "цветка в замшелой стене" до "лесов Вестермейна" легко становятся для людей определенного склада "воплощениями Бесконечности". Изучая жизнеописания различных мистиков, начинаешь отчетливо понимать, что вкладывал Штейнер в эти слова: "Растения — это те природные феномены, качества которых в высшем мире ничем не отличаются от их качеств в мире физическом". [415]
415
Steiner, "The Way of Initiation", p. 134.
И хотя этот вывод не убедителен, факт остается фактом. Для некоторых мистиков цветочное одеяние мира является удивительным средством восприятия, неиссякаемым источником экзальтированной радости, истинным облачением Бога. Нужно ли добавлять, что все подобное всегда считалось невероятным с точки зрения здравого смысла. "Дерево, самый вид которого может вызвать у одного слезы радости, — говорит Блейк, который сам в огромной степени обладал даром такого рода восприятия трансцендентных реалий, — в глазах другого — всего лишь некий предмет, загромождающий ландшафт и препятствующий свободному продвижению". [416]
416
"Letters of William Blake", p. 62.