Мистицизм
Шрифт:
Подлинный мистик, столь часто порицаемый за "стремление отречься от мира", в действительности отвергает лишь узкий и искусственный мир своего Я; но зато он открывает тайны великой вселенной и разделяет их с Природой и Богом. Между его бытием и бытием других существ устанавливаются удивительные отношения, совершенно неведомые тем, кто ведет чисто чувственную жизнь. После переворотов в сознании, которые следуют за "мистическим пробуждением", возникают и приходят в движение глубинные процессы жизни, присущие ему в той же мере, что и всем сотворенным существам. В результате преодолевается барьер между человеческой и не-человеческой жизнью, который делает человека чужим как на земле, так и на небе. Великая жизнь забрезжила теперь внутри его жизни: все вещи стали для него близкими друзьями и каждый раз привечают его с братской симпатией.
Поэтому скромный Бедный Простолюдин из Ассизы, чей друг фазан предпочел его келью "более привычным местам гнездования", счел для себя вполне естественным выступить посредником между напуганными жителями Губбио и своим грозным Братом Волком. Описание этой встречи на обычном языке можно сопоставить со многими подобными свидетельствами непостижимой власти над дикими животными.
"О чудо несказанное! Едва св. Франциск осенил себя крестным знамением, страшный
590
"Fioretti", cap. XXI (Arnold's translation). В надежде на снисходительное отношение со стороны недоверчивого читателя я позволю себе напомнить ему, что не так давно в Губбио неподалеку от той пещеры, в которой, согласно преданию, в течение двух лет после встречи со святым обитал Брат Волк, действительно был найден громадный волчий череп. Этот факт свидетельствует в пользу того, что эта прекрасная легенда не просто вымысел.
У другого мистика — не столь хорошо известного английскому читателю, как св. Франциск, — у Розы Лимской, святой из Перу, эта глубокая симпатия к окружающему миру приобрела особенно примечательный вид. Для св. Розы весь мир был волшебной страной, в которой каждое существо, как ей казалось, было обращено лицом к Вечности и присоединялось к ней в своем благоговении перед Богом. В ее биографии говорится, что "на восходе солнца, проходя через сад на пути к своему убежищу, она взывала к Природе, чтобы та славила Создателя всего сущего. И деревья кланялись ей, когда она проходила мимо, они хлопали в ладоши своих ветвей, издавая при этом благозвучные шорохи. Цветы раскачивались на стеблях и открывали свои объятия, чтобы воздух благоухал ароматами. Так все вокруг по-своему славило Бога, птицы начинали петь, подлетали к Розе и садились ей на руки и плечи. Насекомые приветствовали ее радостным жужжанием, и все, что было наделено жизнью и способностью двигаться, соединяло свои голоса в хвале Господу". [591]
591
De Bussierre, "Le Perou et Ste. Rose de Lime", p. 256.
В другом месте слова этой книги напоминают нам о чистом духе св. Франциска, О ликующем пении Трубадуров Бога. Во время последнего Великого Поста этой святой "каждый вечер на закате к ее окну подлетала маленькая птичка, усаживалась на ближайшем дереве и ожидала, когда святая даст ей знак, что пора начинать пение. Заметив эту крохотную пернатую певунью, и Роза готовилась восславить Господа, приглашая свою гостью спеть в два голоса песню, которую она сочинила специально для этого. "Начинай, моя дорогая легкокрылая красавица, — говорила она, — начинай свою бесподобную песню! Пусть твое маленькое птичье горлышко, исполненное нежнейших мелодий, пропоет их сейчас, и тогда мы вместе воздадим хвалу Господу нашему. Ты — своему Творцу, я — своему Спасителю, тем самым мы вместе воздадим должное Божеству. Открывай свой маленький клюв, начинай, а я подпою тебе, и наши голоса сольются в единой песне небесной благодати!"
Сразу после этого птичка начинала петь, предлагая мелодию на самых высоких тонах. Затем она умолкала, давая возможность святой вести свою партию… Так Они по очереди славили величие Бога в течение целого часа, причем так согласованно, что, когда пела Роза, птичка молчала, а когда пела птичка, Роза оставалась безмолвной и зачарованно слушала ее. Наконец в шестом часу святая отпускала Птичку со словами: "Улетай, улетай к своему гнезду, моя маленькая певунья. Блажен будь, мой Бог, никогда не покидающий меня!""; [592]
592
Op. cit., p. 415.
Мистик, чье озарение принимает подобные формы, который с такой нежностью и силой чувствует узы любви, "связующие в одну книгу все разбросанные по вселенной листы", живет в мире, неведомом для других людей. Он проникает сквозь завесу несовершенства и созерцает Творение глазами самого Творца. "Очертания гор являют ему свой смысл".
"Все сознание, — говорит Ресежак, — до своих неизведанных глубин переполняется светом, и тогда ничто не ускользает от пристального взора любви. При этом ясность видения и убедительность суждения составляют одно целое. Поэтому впечатления, которые визионер приносит с собой по возвращении к обыденной жизни, не являются частными впечатлениями, отдельными фрагментами «научных» или «поэтических» знаний. Они, скорее, представляют собой истины, объемлющие весь этот мир, всю его жизнь и все взаимосвязи, другими словами, это истины целостного сознания". [593]
593
"Fondements de la Connaissance Mystique", p. 113.
В дошедших до нас описаниях подобных переживаний самых проницательных философов и провидцев примечательно то, что эти люди проходили через более или менее продолжительные периоды постижения высшего сознания, названные Ресежаком "бракосочетанием внутреннего видения и нравственного трансцендирования". Можно с большой долей вероятности предположить, что учение Платона об идеях в какой-то мере обязано своим существованием интуициям подобного рода. Ведь философия, хотя и почитается у нас плодом чистого разума, подчас несет в себе неизгладимые следы психологических переживаний философа. Неприемлемые для многих метафизиков суждения Платона о подлинном существовании лишь идей о доме, столе, кровати и других конкретных и осязаемых воплощениях идеальных сущностей можно объяснить исходя из психологических представлений. Озаренное видение, в котором "все вещи представляются новыми", дает нам возможность объять и самые обыденные, и самые возвышенные предметы. Тот, кто его достигает, действительно воспринимает все вокруг так, как Моне [594] видел стога сена, бывшие для него "формами света". Блейк утверждал, что его домик в Фелфаме был тенью ангельских жилищ, [595] и я уже упоминала об одном обращенном, который видел своих лошадей и свиней в преображающем свете на идеальном плане бытия. [596]
594
Клод Моне (1840–1926) — французский живописец, один из основателей импрессионизма. — Прим. перев.
595
Letters, p. 75.
596
См. выше, с. 195.
В словах Плотина, который, как известно, неоднократно переживал состояние экстаза, звучит подлинная уверенность исследователя "духовного мира". Он задается вопросом: "Разве земной огонь не является совершенным образом огня, который пылает там? И что, кроме этого мира, может служить более совершенным образом мира иного?" [597] В этих словах, за языком неоплатонической философии, мы обнаруживаем черты все того же непосредственного духовного опыта. Древние мыслители, которые создали иудейскую Каббалу, тоже нашли на диаграмме восхождения души к Реальности место для этих переживаний. Первая из Сефирот, включающая в себя десять эманации Лика Божьего и находящаяся над Сефирой Малкут — Миром Материи и низшим уровнем Древа Жизни, — представляет собой "Вселенную Архетипов", или, как они ее называют, Йесод. Эта вселенная содержит реальности, структуры и идеи, тени которых составляют наш мир видимостей. Путь восхождения души по Древу Жизни уводит ее из Малкут в Йесод. Это означает, что на пути к трансцендентному человеческое сознание переходит от обычных иллюзий этого мира к более глубокому восприятию своего естественного окружения — именно это восприятие символически представлено "уровнем архетипов", или миром платоновских идей. "Все временные проявления, — говорит Вильям Лоу, — проистекают из вечности и порождают этот видимый и осязаемый мир. Поэтому, если мы умеем преодолевать завесу времени, смерти и грубой материи, мы обнаруживаем, что наш мир изначально пребывает в идеальном состоянии… В Природе Вечности, или Царстве Небесном, все материальное обретает новую жизнь и свет. Таким образом, материальность представляет собой великолепное Тело Света, другими словами, одеяние, в которое облачается Свет. Тем самым вещи наделены природой Света и отличаются друг от друга в той мере, в какой они отражают разные цвета, яркости и прочие качества этого Света". [598] Возможно, во время написания этих строк Лоу верил, что просто лишь пытается донести до английского читателя великое послание своего учителя Якоба Бёме. Однако в действительности он просто повторял истины, которые мистики практиковали в течение столетий, вопия перед яйцом глухого человечества. Вильям Лоу говорил в восемнадцатом веке то, что Григорий Нисский изрекал в четвертом, а Эригена — в девятом. Он стремился поведать нам тайну Неприкосновенной Розы, которую невозможно осквернить, потому что ее можно увидеть лишь глазами любви.
597
Enneads II. 9. 4.
598
"An Appeal to All who Doubt" (Liberal and Mystical Writings of William Law, p. 52).
Безмятежное озаренное осознание внутренних и внешних отношений к сущему — видение Скрытого Сокровища и его Ларца, животворящего Абсолюта и его порождений в Пространстве и Времени, — которое мы рассматривали в этой главе, есть в своей высшей форме состояние утонченного равновесия, подлинной гармонии внутренней и внешней жизни. Достигая глубинного согласия любви и воли и проникая тем самым в тайны своей души, мистик выходит на уровень восприятия, на котором мир видится и познается в Боге, а Бог видится и познается во всем мире. Это состояние великого ликования: будучи порождением самой любви, оно в свою очередь приумножает эту любовь. Четкое различие, которое я по необходимости проводила между внешним и внутренним миром, редко сознается теми, кто достигает мистического видения. "Очистившись, напитавшись и облагородившись", эти люди пребывают в духовной вселенной, где такие грубые различия не играют почти никакой роли. Их "новая жизнь" исполнена мира и милосердия, и один уже процесс постепенного раскрытия своего Я, составляющий суть мистического развития, не позволяет им проводить грань между внутренним личностным присутствием и внешним безличностным осознанием Реальности. Подлинное озарение, как и любой другой живой и реальный опыт, естественно сводится к переселению в иную атмосферу, на иные уровни сознания, а не к приобретению каких-то особых сведений. Озарение представляет собой, если можно так выразиться, перевалочный пункт на "крутой стезе любви", где человек оглядывается и находит себя в преображенной вселенной, которая сияет тем же самым Божественным Светом, что гнездится в его сердце и ведет его ввысь.
"Приходит время, и желания человека необратимо прилепляются к Творцу, насколько это оказывается возможным в силу развращенности тленной плоти, — говорит Ролл об очищенной душе, достигшей озаренного состояния. — Не удивительно, что, если в этом случае он смело воспользуется своею мудростью, небеса раскроются перед его пониманием и он увидит небожителей, а впоследствии почувствует великое тепло, которое будет жечь его изнутри, как огонь. Дальнейшее обучение становится для него сладостным, в его душе постоянно звучит божественная музыка. Таким образом, человек открывает для себя совершенную благодать, которая неведома тем, на кого она ни разу не нисходила. На кого же эта благодать низошла, того она никогда не покидает: приятна жизнь его, и смерть ему не страшна". [599]
599
Rolle, "The Fire of Life", bk. I. cap. XIX.