Мистификации Софи Зильбер
Шрифт:
Она жила в состоянии какого-то самоотчуждения, какого-то безотчетного порыва; и временами, — как казалось ее матери, без всякой причины, — вдруг заливалась слезами от переполнявшего ее необъяснимого чувства. А иногда это чувство, наоборот, становилось таким плотским, что она убегала в свою комнату, сбрасывала с себя одежду и голая бросалась в раскрытую постель, животом вниз, чтобы всем телом ощутить прохладу льняных простынь. Иногда это «лежанье всем телом», как про себя называла эти броски Софи, успокаивало ее настолько, что она засыпала и видела загадочные сны, где во множестве странных образов
Однажды, когда мать лежала с ангиной и Софи была уверена, что она не сможет не только пойти наверх к Зильберу играть в шахматы, но и вообще подняться с постели, девочка отважилась завести свою игру так далеко, что чуть было не оборвала ее совсем. Была, наверно, уже полночь, когда она, «лежа всем телом», вдруг проснулась и, скорее возбужденная, нежели успокоенная сонными видениями, приподнялась в кровати и, пробыв недолго в таком полулежачем положении, решила пойти к Зильберу и посмотреть, что будет.
Она надела тонкую ночную рубашку и даже не накинула на себя халат, — ей было совсем не холодно. Лестницу освещал только отблеск уличного фонаря вблизи дома и еще не полная луна, и Софи, побоявшись зажечь свет, осторожно ступая, стала красться вверх по лестнице. Дверь в комнаты второго этажа, как обычно, была незаперта, она даже не скрипнула, — мать Софи больше всего на свете ненавидела скрипящие двери, — когда Софи неслышно отворила ее и, очутившись в так называемой гостиной, откуда можно было пройти прямо — на веранду, налево — в библиотеку и кабинет Зильбера, направо же — в его спальню, с минуту неподвижно стояла на цыпочках и вдыхала легкий запах Зильберова одеколона, смешанный с ароматом египетских сигарет, которые он курил, и заметный только тому, кто его давно знал.
Потом она с неистощимым терпеньем, как можно бесшумней, крутила ручку у двери в Зильберову спальню, пока не заметила, что дверь эта только притворена. От такой неожиданности сердце у нее заколотилось еще сильнее, и она на секунду остановилась, чтобы освоиться с темнотой, — в эту комнату свет уличного фонаря не проникал. Когда она могла уже довольно отчетливо различить кровать и, как ей показалось, даже голову Зильбера на высоких подушках, то, затаив дыхание, двинулась в том направлении. Громкое биение собственного сердца мешало ей прислушаться к дыханию Зильбера, и, подойдя вплотную к его кровати, она вдруг испугалась собственной смелости. Софи понимала, что собирается совершить непоправимое, но теперь, когда она зашла уже так далеко, никакие здравые суждения не могли удержать ее от следующего шага. Она стала ощупывать руками одеяло, сама еще толком не зная, что хочет или что должна сделать, если руки ее в самом деле натолкнутся на Зильбера.
Вдруг раздался его голос, совсем с другой стороны — от окна, где он, вероятно, стоял или сидел.
— Поди сюда, — позвал он. И этот голос, отнюдь не заспанный, — видимо, Зильбер наблюдал за ней с самого начала, — привел ее в такой ужас, что она ничком повалилась на пустую кровать, готовая принять смерть за свой опрометчивый поступок. — Поди сюда, — сказал он еще раз, и в его тоне прозвучала такая покровительственная нежность взрослого к ребенку, что она почувствовала одновременно и страх перед ним, и надежду.
— А где… где вы? — наконец отважилась
Софи двинулась к нему и снова подумала о смерти, но она больше не казалась ей наказанием.
— Я хотела только… — пробормотала она, неуверенно ступая в темноте и понемногу приближаясь к силуэту Зильбера. Но не нашлась, что сказать дальше, а потому направилась прямо к нему, пока его руки не легли ей на плечи и не удержали ее на некотором расстоянии, словно он хотел избежать слишком близкого соприкосновения.
— Больше никогда этого не делай, — произнес он, и Софи показалось, что его седые волосы излучают свет.
Софи знала, что стоит ей сделать одно-единственное, чуть заметное движение, как он примет ее в свои объятья и прижмет к себе, о чем она давно мечтала. Но она не решилась: ее остановила смутная догадка о том, к чему это может привести.
— Ступай теперь, — мягко сказал Зильбер, — а то еще простудишься.
Софи послушно кивнула и безропотно позволила ему еще крепче взять себя за плечи и подтолкнуть к двери.
— Зажечь тебе свет на лестнице? — спросил Зильбер, когда они шли через гостиную.
Софи покачала головой.
— Спокойной ночи. — Он поцеловал ее в лоб, — Смотри не упади.
Софи хотела только поскорей добраться до своей комнаты, не разбудив мать каким-нибудь неловким движением. Это ей удалось. Когда она опять лежала в своей постели, кровь всколыхнулась в ней горячей волной, но она старалась больше об этом не думать. Как будто отныне навсегда исключала возможность довести игру до конца.
Время близилось к обеду, когда поток воспоминаний, внезапно захлестнувший Софи, вновь вынес ее на берег озера, где она все еще сидела, не двигаясь с места. От полноты чувства к давно умершему Зильберу у нее слегка закружилась голова. «Боже мой, — подумала она, — как же я могла так долго обо всем этом не вспоминать». И ей показалось, будто она даже помнит, как сидела однажды с Зильбером на этой скамейке.
На свежем воздухе Софи вскоре ощутила голод. Она полагала, что если сейчас же вернется в отель и приведет себя в порядок, то как раз поспеет к обеду. Под словом «поспеет» она подразумевала, что за обедом, наверное, соберется опять вся компания — те странные господа и дамы, что вчера с нею ужинали.
Когда Софи подошла к отелю, в саду сидело лишь несколько курортников из ближних пансионов, столики, накрытые для постояльцев гостиницы, были еще не заняты. Она поднялась к себе в комнату, сняла серебряное ожерелье, которое надела, только чтобы к нему привыкнуть, — оно совсем не подходило к ее платью, — и помыла руки.
Она так долго просидела на солнце, что лицо у нее порозовело и можно было вполне обойтись без румян. Софи протерла одеколоном шею и руки до плеч, то и дело поглядывая вниз, в сад, понюхала огненные лилии в вазе, ничуть не утратившие своей свежести, и так как в саду все еще было безлюдно, покрыла лаком облупившиеся ногти, помахала руками, словно крыльями, чтобы высушить лак, и, не выдержав сосанья под ложечкой, спустилась вниз, но не встретила по дороге никого из постояльцев.