Мистификация. Загадочные события во Франчесе
Шрифт:
«Почему он не в своей тарелке? — думала Беатриса, чувствуя под рукой напряженные мышцы Брета. — Самое трудное ведь позади. Почему он никак не может расслабиться?»
Брет никак не мог расслабиться, потому что каждым нервом ощущал руку Беатрисы. Никогда раньше прикосновение женской руки не давало ему такого острого ощущения. Как и после обеда, когда Беатриса взяла его за руку и повела на интервью с Макалланом, его переполняло незнакомое ему чувство. Но при виде конюшни все эмоциональные и этические проблемы вылетели у него из головы.
При взгляде на конюшню Лачета Брет испытал то же, что чувствует матрос
Даже работа на экскурсионном ранчо не подготовила его к этому зрелищу. Там тоже все было ярко раскрашено, но там все напоминало о тяжелой работе ковбоя. На экскурсионном ранчо никому не пришло в голову оставить посреди двора газон с зеленой травкой, скошенной так низко, что газон напоминал зеленое бильярдное сукно. Такой аккуратный квадратик, который, казалось, можно скатать и унести с собой. На экскурсионном ранчо все же чувствовался, хотя и слабый, запах навоза, грязи и пота, а также там были неизбежные спутники лошадей — мухи.
Слева от ворот стоял домик, в котором помещалась сбруйная, а в дверях домика стоял старший конюх Грегг. Вид у него, как у всех людей, причастных к разведению лошадей, был унылый и разочарованный. И, как все лошадники, он, казалось, не имел возраста. Ему, наверно, было лет пятьдесят, но Брет не удивился бы, если бы узнал, что ему всего тридцать пять.
Грегг шагнул вперед и остановился, дожидаясь, когда подойдут Эшби. Эти два шага были его уступкой требованиям вежливости, а то, что он ждал, когда они сами к нему подойдут, давало понять хозяевам, что он у себя дома. Знакомясь с Бретом, Грегг окинул его взглядом светло-голубых глаз, но выражение его лица осталось вежливо-непроницаемым. Он поздравил Брета с приездом и стиснул ему руку так, что у того хрустнули косточки.
— Говорят, вы в Америке работали с лошадьми, — сказал Грегг.
— Только с простыми рабочими лошадьми. На которых пасут скот.
— Эти лошадки тоже работают, — сказал Грегг, кивая в сторону конюшни. И не воображай, что это не так, говорил его тон. Видимо, он кожей почувствовал недоверие Брета к заведению, где все сияло столь неестественной чистотой. Грегг перевел глаза на Элеонору, которая стояла позади Брета, и сказал:
— Гляньте, кто вас ждет в сбруйной, мисс Элеонора.
Как бы в ответ на его слова из глубины домика возник мальчик. Вид у него был весьма неуверенный, словно он не ждал, что ему кто-нибудь обрадуется. Хотя он был одет по-другому, Брет его сразу узнал. Это был тот самый мальчик, который сидел верхом на льве, когда они с Элеонорой проезжали мимо ворот Клер-парка. На нем уже не было леопардовой шкуры, но все равно его наряд поражал воображение: полосатая футболка, плотно облегавшая его тощее тело, бриджи, которые были ему так велики, что свисали складками, на голове — жокейская шапочка, из-под которой выглядывала прокладка от защитного шлема, на ногах — грязные красные мокасины.
— Тони! — воскликнула Элеонора. — Что ты здесь делаешь?
— Я пришел на урок, — ответил Тони. Глаза его шныряли, как две ящерицы.
— Но у тебя нет сегодня урока!
— Разве нет? А я думал, что есть.
— Ты отлично знаешь, что у тебя нет урока во вторник.
— А я думал, сегодня среда.
— Ты бессовестный лгунишка, Тони, — деловито отметила Элеонора. — Ты прекрасно знаешь, что никакая сегодня не среда. Ты просто видел меня в машине с незнакомым человеком и пришел разнюхать, кто это такой.
— Элеонора! — укоризненно проговорила Беатриса.
— Ты не знаешь, что это за тип, — отозвалась Элеонора, так, словно предмет спора не стоял перед ними. — У него маниакальное любопытство. Пожалуй, это единственная черта, которая роднит его с человеческим родом.
— Дай ему урок, и пусть не приходит завтра, — предложил Саймон, глядя на Тони с брезгливой гримасой.
— Нет уж, пусть не воображает, что на урок можно заявиться, когда ему придет в голову! — отрезала Элеонора. — И вообще я ему сказала, чтобы он в таком виде здесь не показывался. Велела я тебе надеть ботинки или нет, Тони?
Черные глаза перестали бегать, как ящерицы, и исполнились глубочайшей скорби.
— У папы нет денег на ботинки, — проговорил он со слезой в голосе. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать бедному мальчику.
— У твоего папы доход 12 тысяч в год без налога, — парировала Элеонора.
— Если ты дашь ему урок сейчас, Нелл, — вступила в разговор Беатриса, — ты будешь завтра свободна и поможешь мне принимать толпы гостей, которые нагрянут посмотреть на Брета.
Элеонора заколебалась.
— Раз уж он пришел, пусть отъездит свое, — добавила Беатриса.
— Тем более, что он и завтра заявится в мокасинах, — лениво проговорил Саймон.
— Индейцы ездят верхом в мокасинах, — заметил Тони, — и они очень даже хорошие наездники.
— По-моему, твой нищий отец не очень обрадуется, если ты будешь разгуливать в мокасинах по Савил-Роу. [10] Смотри, чтоб в следующий раз пришел в ботинках. Ладно, Тони, я дам тебе урок, только не надейся, что подобные фокусы будут и впредь сходить тебе с рук.
10
Савил-Роу — улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных. — Примеч. пер.
— Я и не надеюсь.
— Если еще когда-нибудь заявишься не в свой день, пойдешь назад не солоно хлебавши.
— Хорошо.
Глаза Тони опять зашмыгали, как ящерицы.
— Иди скажи Артуру, чтобы он оседлал тебе Спада.
— Хорошо.
— Заметьте — никакого «спасибо», — сказала Элеонора, глядя ему вслед.
— А зачем ему шлем? — поинтересовался Саймон.
— Он говорит, что у него тонкие кости черепа, что ему нужна какая-нибудь прокладка. Не знаю, где он нашел эту прокладку, но, учитывая его любовь к индейцам, мне, наверно, надо радоваться, что он не явился на урок в головном уборе из перьев.