Митральезы Белого генерала
Шрифт:
— Так ить, — всплеснул руками Федя, — от офицеров-то всё и пошло! Это они шушукаться начали, а потом уж и до солдат дошло.
— Шушукаться?
— Ну-да, они же как прознали, чей он сын, так и начали…
— И вы сразу решили, что он благородного происхождения?
— А по ём рази не видать?
— Если честно, не очень, — улыбнулась одними уголками губ Люсия, но разошедшийся Шматов её не слышал.
— Оно ведь, на войне сразу видно, кто чего стоит. У нас, слава Богу, и офицеры и унтера были справные, вольноперов, опять же, не мало, а только Граф он всегда на особицу был. В первом же бою себя так показал, что если что скажет, то ему
Как бы не прибеднялся на людях Фёдор, разговорившись, он бывал очень красноречив. Барышни давно заметили, что этот простой деревенский парень был вовсе не так глуп, как иногда выглядел, и обладал образным языком, что вкупе с изрядной фантазией делало его недурным рассказчиком. Нужно было только немного подтолкнуть, и он охотно поведал им о своей деревне, о службе в армии, о войне и, конечно же, о Будищеве. Для двух рафинированных аристократок эти истории были как окошко в иной мир, очень отличный от того, к которому они привыкли. Особенно охотно их слушала Люси Штиглиц, которая в отличие от своей старшей подруги, давно занимавшейся благотворительностью и оттого лучше знавшей жизнь, до сих пор видела только дом и институт благородных девиц.
— … так в ту пору ещё никто не знал, — с жаром продолжал своё повествование Шматов, — что наш Граф вместях с их благородием господином подпоручиком Линдфорсом, успели сплавать на катере и турецкий пароход потопить!
— Какая занимательная история, — с лёгкой улыбкой покачала головой Милютина. — Я, признаться, была уверена, что рассказы господина Гаршина содержат немалые преувеличения, впрочем, вполне извинительные для писателя. Но, похоже, что действительность была даже более красочной, нежели изобразило его перо.
— Федя, а кто такая госпожа Берг? — внезапно поинтересовалась Люсия.
— Так это, — смешался парень. — Жена Дмитрия Николаевича.
— Он женат?!
— Ну-да, то есть, они не венчаные покуда, но…
— И давно они… э…
— Так ить, с войны ещё…
— С войны?!
Похоже, что эта новость оказалась удивительной для обеих барышень и они с любопытством уставились на Шматова, внезапно сообразившего, что сболтнул лишнего, хотя ещё и не понял, что именно. Однако в этот момент в каюту зашел сам Будищев.
— Мадемуазель Берг, — бесстрастно пояснил он, — была невестой нашего товарища — Николая Штерна. Узнав, что он направляется на войну, она последовала за ним и поступила в госпиталь сестрой милосердия.
— Какая романтическая история, — покачала головой Елизавета Дмитриевна и, повернувшись к своей спутнице, спросила: — не правда ли, Люси?
— Очень, — тихо ответила та.
— Вот только кончилась она совсем не романтично, — хмыкнул Дмитрий. — Штерн погиб, родственники от неё отказались, так что она осталась совсем одна и без средств к существованию.
— Какой ужас! И как же она вышла из этого положения?
— Ей пришлось много и тяжело работать, но теперь она довольно популярная в Питере модистка.
— Кажется, я что-то слышала о ней.
— Вполне возможно, однако, это все дела прошлые. А сейчас, мы отчалили, так что вы, если желаете, можете прогуляться по палубе.
— А отчего, вы не пускали нас при отплытии?
— Оттого, что будь вы наверху, хороший стрелок вполне мог бы достать вас.
— Понятно. Но теперь вы полагаете, что нам ничего не угрожает?
— Да. Берег далеко, да и попасть в движущуюся мишень не так просто. А пассажиров я проверил.
— Вот как? И что же вы можете сказать по их поводу?
— Ну, кроме нас, первым и вторым классом путешествуют три помещика с семьями, несколько купцов, парочка профессиональных шулеров и одна пр… кокотка [69] .
— Дмитрий я попросила бы вас! — строго прервала его Милютина, скосив глаза на свою юную спутницу.
— Прошу прощения, — чертыхнулся тот про себя и продолжил: — В общем, я могу, конечно, ошибаться, но вряд ли среди наших попутчиков есть убийца.
69
Кокотка — здесь высокооплачиваемая проститутка.
— Благодарю вас.
— Не стоит, — коротко поклонился Будищев и вышел из каюты, потянув за собой Шматова.
— Граф, я… — начал Фёдор, — там это…
— Наболтал лишнего?
— Ага.
— Не парься, все равно бы узнали.
— Думаешь? — обрадовался парень, сообразив, что Дмитрий не злится.
— Бабы они народ такой. Если им что интересно, землю носом рыть станут, а выведают.
— Вот и я говорю…
— Но язык все же попридержи!
— Да я что, разве я когда себе…
— Вот и я об этом.
Некоторое время они шли молча, но долго Шматов так выдержать не мог, уже через пару минут начал расспрашивать.
— Граф, а что в Елизавету Дмитриевну и впрямь кто стрелять собрался?
— Не знаю, — пожал плечами тот.
— А чего же мы тогда…
— Надо так.
— Ну, надо, так надо.
Путешествовать на пароходе оказалось значительно приятней нежели поездом. Места гораздо больше, комфорт просто не сопоставим, а какие вокруг пейзажи… У Нижнего Новгорода в Волгу впадает Ока [70] и именно там великая русская река, воспетая в народных песнях, становится по-настоящему полноводной. По берегам её множество живописных мест, леса, поля, богатые волжские города с их купеческими особняками и сияющих золотом куполов храмами. Большое количество деревень, русских, татарских, чувашских, мордовских и ещё Бог весть каких. По водам снуют туда-сюда большие пароходы и утлые лодчонки рыбаков, сплавляют лес, катаются под парусами или на веслах отдыхающие. Ещё совсем недавно можно было встретить бурлаков, прямо как на известной картине Репина, но в последнее время их совсем уж вытеснили паровые буксиры, обходящиеся владельцам грузов много дешевле.
70
Строго говоря, наоборот, ибо Ока до слияния гораздо полноводнее Волги.
Публика тоже в первых двух классах тоже вполне приличная, а простонародье из третьего лишний раз наружу не выпускают. Так что никто господам лишний раз глаза не мозолит и можно устроить променад на верхней палубе, или посидеть в удобных креслах, полюбоваться окружающими видами.
Шматов хоть и был полноправным пассажиром, да идет не хуже иных и прочих, а рядом с господами сидеть стеснялся и когда ему выдавалась свободная минутка пристраивался где-нибудь подальше от остальных и, разинув рот, восторженно глазел на волжские волны и проплывающие мимо берега. Заметив эту страсть к созерцанию, Будищев вручил ему чудом уцелевший при крушении бинокль и велел привыкать.