Миттельшпиль
Шрифт:
Все согласно закивали. Еще бы, слова Николая Второго: «Дядюшка, так ведь солдаты и офицеры — суть те же кадеты, только мужские признаки побольше, да игрушки подороже и поопасней», разнеслись в свое время по всей России.
— Так вот, — продолжил Извеков, — ничего подобного. Тусклая и невыразительная речь, произносимая явно по обязанности. Государь, как мне показалось, был весьма недоволен всем происходящим, подчеркнув свое отношение к народным избранникам даже своим внешним видом — тусклым и обыденным пехотным мундиром полковника. Нет, нет и нет, возражу я вам, — хотя никто и не спорил, завелся опять Сергей Маркович, — нам предстоит трудная и тяжелая борьба за настоящую свободу. Не стоит питать иллюзий, господа,
Австро-Венгрия. Вена, Придворная площадь, д. 2. Апрель 1906 г.
Кабинет военного министра поражал своей строгой, непривычной для Вены, утилитарностью. Ничего лишнего, никаких личных вещей или безделушек. Однако объяснение этому могло быть весьма простым — фон Питрейх уже пару лет, после высказанного эрцгерцогом Францем-Фердинандом неудовольствия, готовился к отставке. Дело в том, что с подачи и по предложению императора в 1903 году приняли новый Строевой устав, в соответствии с которым офицерам предписывалось знать язык подданных, из которых она сформирована. Офицерский состав империи, немецкоязычный в большинстве, был против этого новшества. Сам Генрих был сторонником сохранения единого командного языка в армии, однако предлагал ввести другие послабления для тех же венгров, например, допустить венгерский язык в военных судах. После нескольких ходатайств министра и других высших офицеров, император издал указ об унификации командного языка в армии, в том числе и в венгерской ее части (гонведе). В результате теперь уже возмутились венгры, что и привело к кризису. Одно время даже тайно готовились ввести части имперской армии в Транслейтанию[4], для подавления нового венгерского восстания. Императору и Королю пришлось лично разговаривать с представителями венгерских магнатов. Все закончилось благополучно, набор основных команд теперь во всей армии отдавался только по-немецки, но языки офицерам учить пришлось. Вот тогда-то и Франц-Фердинанд и возмутился, и начал интриговать против военного министра.
Но пока барон фон Питрейх сидел в своем кресле, а прибывший к нему на прием Франц Ксаверий Винценц Карл фон Шенайх, которого, по слухам, прочили ему в преемники, расположился в таком же кресле напротив. Министр ландвера Цислейтании прибыл в военное министерство, чтобы решить неотложные вопросы по вооружению артиллерией австрийской части армии империи. А заодно и неофициально переговорить с министром.
— Полагаю, с гаубицами проблем не будет, — прочитав доклад, резюмировал Генрих фон Питрейх. — С пушками сложнее, сами знаете, что их модернизация идет медленно. Не хватает даже для полного штата имперских артиллерийских бригад. Разве что выделить вам восьмисантиметровые образца семьдесят пятого года. Устаревшие, но для обучения артиллеристов подойдут.
— Если только временно, — согласился фон Шенайх. — Генрих, с пулеметами, надеюсь, таких проблем нет? Получим вовремя?
— Нет, с ними все в порядке, Франц. После выделения средств «Шкода» выделывает их в любом мыслимом количестве. Вижу, ты согласился со мной по эффективности этого оружия? — улыбнулся фон Питрейх. — Жаль, венгры все еще скупятся и не выделяют достаточных ассигнований на оснащение этими орудиями гонведа. Моему преемнику придется об этом позаботится, — намекнул он о своей осведомленности.
— Да, твоему преемнику достанется немало хлопот. По скорострельной артиллерии, например, — согласился фон Шенайх. — Какие новости по новой пушке? Ее вроде уже собирались принять на вооружение в прошлом году, как уверял меня Альфред[5].
— Никак не удается добиться надежной работы откатных устройств и клинового затвора.
— Тогда может быть возобновить производство пушек девяносто девятого года? — предложил фон Шенайх. — Пусть даже временно.
— Нет, Франц. Стоит нам потратить даже часть ассигнований на эти фактически устаревшие пушки, как нам сразу урежут ассигнования на разработки нового орудия. А мы и так сильно отстаем, что от Германии, что от Франции с Британией, что от России.
— А что, русские начали выделывать что-то новое? — удивился министр ландвера. — Как я читал в последней сводке, их скорострельная пушка показала себя на полях реальной войны не слишком хорошо, по их же собственному мнению.
— А это еще не вошло в новую сводку, — пояснил министр. — Они придумали хитрую комбинацию. Видимо подсмотрели у нас. Как наши конструкторы взяли для новой пушки ствол от девяносто девятой, так и у них — взяли ствол их старого орудия и наложили на лафет, который они проектировали для новой трехдюймовой пушки. Лафет похож на французский, но конструкция своя. Пишут, что добились увеличения скорострельности почти в два раза.
— Это печально. Таким путем они могут быстрее нас перевооружиться на скорострельную пушку, — констатировал фон Шенайх. — Тебе надо дать хорошего пинка Альфреду, чтобы он поторопил конструкторов Арсенала.
— Ты прав, Франц, — согласился министр и посмотрел на настенные часы. — О как время бежит… Как смотришь на то, чтобы пообедать в ресторане?
Дания. Вилла Видере. Май 1905 г.
Лакей едва успел открыть дверцу коляски, как Мария Федоровна[6] быстро и ловко, несмотря на возраст и сан, спрыгнула с подножки и быстрым шагом устремилась к дверям виллы Видере. Красивая белоснежная вилла в пригороде Копенгагена Клапенборге стала ее резиденцией с тысяча девятьсот третьего года. Когда, окончательно убедившись в невозможности повлиять на ставшего неожиданно упрямым сына, Мария Федоровна покинула Россию вместе с частью своих придворных.
Войдя в предупредительно распахнутые двери, она сразу же направилась в свой кабинет, по пути приказав лакею вызвать управляющего ее двором (обер-гофмейстера) князя Шервашидзе. Который не заставил себя долго ждать, появившись в дверях всего на пару минут позднее. Рослый и осанистый потомок владетельных князей Абхазии, сверстник вдовствующей государыни походил больше на русского, чем на кавказца. Кроме официальных обязанностей обер-гофмейстера красивый и умный князь имел и неофициальные. Оставаясь мужем баронессы Марии Николаи, оставшейся в Петербурге с детьми, он был фактически морганатическим супругом энергичной старой императрицы.
Обратив внимание на ликующий, даже сияющий вид Марии Федоровны, он хотел спросить, чем сие сияние вызвано, но не успел.
— Жорж! Новости из России! — воскликнула государыня, бросаясь навстречу князю. — Я была права!
— Я нисколько не сомневался в том, что ты не только самая красивая, но и самая умная, — крепко обнял ее, отвечая, князь. Но Мария, настроенная на серьезный разговор, ловко выкрутилась из его объятий.
— Жоржи, ты стал несносен, — капризно заявила она и улыбнулась. — Давай лучше вернёмся к новостям.
— Да, милая, расскажи мне, что из твоих прогнозов сбылось.
— Помнишь, я говорила, что все жестокость и одновременно небольшие уступки нисколько не помогут бедному Николаю стать популярным и решить русские проблемы. Это ужасно! Мой тихий и ласковый мальчик стал таким…, — она замолчала и положила голову на грудь князя. — Убить лучшего слугу Семьи, гениального, энергичного человека с ясной головой[7], столь жестоко поступить со своими родственниками…
— Да, это печально, — согласился князь и ласково погладил ее по спине. — Но что же произошло в России?